немного огня – середина пути (с)
Автор: Astha
Бета: Леди Ви.
Название: La Malice ~ malicia~
Фандом: Призрак Оперы;
За основу взят фильм Дж. Шумахера (2004), однако сильно влияние и других «призрачных» произведений, так что на деле —винегретизация гибридизация.
Жанр/рейтинг: романс,драмма,ангст с примесью мистики, что у нас там еще есть?/пока рано судить, но задумка меньше, чем на PG-13, не тянет.
Размер/статус: макси/в процессе.
Персонажи: не думаю, что стоит раскрывать некоторые секреты.
Описание: Кто бы мог подумать, что после ужасной трагедии в театре, Опера Популер восстанет из пепла, словно феникс? Благодаря некой богатой и влиятельной персоне, пожелавшей сохранить свое инкогнито, оперный театр восстановлен и снова собирает полный зал на своих представлениях. О страшных событиях, разворачивавшихся здесь совсем недавно, ничто не напоминает, но память все же живет в сердцах людей. Об этом не принято говорить вслух, новое руководство театра запрещает распускать глупые сплетни, но едва ли найдется в театре человек, который рискнет спуститься в подвалы, в царство знаменитого Призрака Оперы, пусть и уверяют все, что он был всего лишь человеком, который погиб во время пожара. Потому что все в театре — рабочие сцены, балерины, певцы, музыканты и даже сама дирекция, старательно прячущаяся за масками спокойствия и благополучия — все они знают, что Он по-прежнему здесь, что Он по-прежнему единственный хозяин Оперы, обладающий здесь небывалой властью.
Предупреждения:
1) Автор не очень хорошо знаком с бытом парижан в 19 веке, в меру своих сил старается не допускать ляпов, но в случае нахождения несоответствий просит указать на них. То же самое касается исторических аспектов — автор, как ни странно, пытался работать с историческим материалом, по возможности обосновывая спорные моменты (в частности, злополучная хронология, взятая именно из фильма). Если при прочтении вам что-то покажется странным/неточным/др., смело спрашивайте — автор постарается ответить, как можно лучше разъяснить свою позицию или исправить ошибки при необходимости (Ваша покорная слуга даже готова повозиться, составляя сноски - только ей для этого нужно знать, про что именно делать сноски);
2)Особую роль в появлении идеи фанфика сыграла композиция «Призрак Оперы или Безумие Кристины Даэ» группы Unreal, и изначально фанфик планировался очень мрачным, балансирующим на нечеткой грани между мистификациейвека и самой настоящей мистикой, которую нельзя объяснить. Сейчас автор пытается приблизить задумку к реальности, но некоторые моменты все равно остаются очень «спорными». Посему прошу закрыть на них глаза и списать их на особые обстоятельства, травмированную психику, мистику, безумие и т.п., если проще — принять за аксиому;
3)На начало работы (11.08.10) автор мечется между двумя концовками — небесами и адом — и пока ни в чем до конца не уверен, так что ничего пока не берется обещать. Но вне зависимости от концовки, более чем возможна смерть персонажей;
4)Так вышло, что при основе ПО-2004, многие элементы я позаимствовала из других произведений, о чем уже говорила. В основном это проявляется в биографиях героев и их внешнем виде, как я их пытаюсь представить, хотя характеров это тоже коснулось. Сразу предпреждаю, что больше всего в этом плане «досталось» Призраку: при всей его харизматичности в фильме, я не удержалась и немного подкорректировала его внешний вид под Фантома из постановок театра Такарадзука (но без конкретики — едва ли в моем Призраке вы узнаете Вао или Харуно). Посему прошу простить автору ее слабость, а так же некоторые моменты вроде тех, что у фильмовского призрака появились длинные музыкальные пальцы и любовь к «дизайнерской» одежде;
5)Опера Популер в данном фанфике является гибридом Опера Гарнье (в отношении внешего и внутреннего убранства) и старой Оперы на улице Ле Пелетье (в отношении расположения и судьбы)
6)И напоследок. Признаться честно, автор сам от себя этого совершенно не ожидал, но уж как-то так вышло, что в фике будут проскальзывать элементы фемслеша (уж не знаю, как иначе обозвать это).
P.S. Автор оставляет за собой возможность дополнять список предупреждений по ходу работы.
Дисклаймер: автору принадлежат лишь неканонические персонажи и сама идея, автор не получает никакой материальной выгоды из этого фанфика.
Размещение: если угодно, но не забывать предупреждать об этом автора и не менять «шапку» фанфика.
От автора:
Пожалуй, это самый масштабный и серьезный из моих проектов. Я уже достаточно много сказала в описании и в предупреждениях, но все же позволю себе еще немножко поразглагольствовать. Признаться честно, я не до конца уверена в своих силах, поэтому я с радостью приму помощь как в вычитке фанфика, так и в обосновании некоторых сомнительных идей, а так же с радостью выслушаю пожелания по сюжету и концовке. Как говорится, все в ваших руках, дорогие читатели.
По задумке, перед каждой главой фика будет иметься эпиграф, цитата из песни, которая отражает задуманное автором настроение главы (читай — саундтрек). Определенные песни и даже сцены из мюзиклов, вполне вероятно, будут «проскальзывать» по ходу развития сюжета — мне будет очень интересно, заметите ли вы их. Кроме того, буду очень рада выслушать ваши предположения (именно догадки) по развитию сюжета — благо, зацепок в повествовании, на мой взгляд, будет более, чем достаточно. Одним из ключей к ним могут стать мои увлечения, о которых я не раз упоминала. Например, один из прототипов оперы из 3 главы едва ли останется неузнанным.
Ради интереса советую читателям перевести название (в коем использовано, по сути, одно и то же слово — на французском и на испанском, просто автор не смогла оставить какое-то одно). Как минимум у одного из них есть много переводов — и почти все из них они должны подойти к фанфику. А к первой части фика (она пока не выделена отдельно) также подойдет название «дежа вю».
Напоследок хочу сказать, что не буду исключением из числа большинства авторов, жаждущих получить комментарии по поводу своего «детища». Разумеется, хвалебные отзывы очень приятны, но, как говорится, «против правды не попрешь» - так что конструктивная критика только приветствуется.
Итак, приятного чтения, дорогие читатели! И да простите вы мне сумбурность высказываний в предисловии-шапке.
ПрологПролог
Кто бы мог подумать, что после той ужасной трагедии Опера Популер восстанет из пепла, словно феникс? Благодаря некой богатой и влиятельной персоне, пожелавшей сохранить свое инкогнито, оперный театр был восстановлен, и оставалось лишь дивиться тому, что все работы были выполнены в столь кратчайший срок.
Многим это неожиданное возрождение казалось самым настоящим чудом, хотя некоторые были настроены не столь оптимистично. И верно, ведь было бы глупо надеяться на то, что о пугающих событиях, произошедших в этом театре, сразу же забудут или хотя бы закроют на них глаза.
Но еще большим чудом можно было бы назвать то, что в театр вернулись многие прежние работники, хотя Опера Популер с определенных пор слыла местом если и не проклятым, то нехорошим — точно. Люди, узнавая об этом, лишь качали головами — не осуждая, но совершенно не понимая, почему кто-то хочет вернуться туда.
Почему, узнав о восстановлении театра, они решили вернуться, едва ли могли бы объяснить и сами рабочие. Были опасения, чего греха таить — страх... От мрачного шлейфа прошлого так просто не избавиться. Например, говорить о Призраке и связанных с ним событий попросту боялись, а если и говорили — то едва слышно, боязливо оглядываясь по сторонам.
Пришлые люди, незнакомые с Опера Популер, ее историей и легендами, лишь посмеивались. Только вот, едва они оказывались в самом сердце театра, в одиночестве, все их веселье мигом исчезало. Сразу вспоминались оперные «страшилки», начинали мерещиться чьи-то шаги, притаившиеся в тенях фигуры... Потому что смешки, бросаемые «ветеранам» оперы, были лишь наигранной бравадой здравомыслящих людей, которая мигом превращалась в необъяснимое волнение и даже страх, едва по-настоящему соприкасаясь с оперой.
Не той оперой, что видят богатые зрители, приезжающие в своих дорогих экипажах, разряженные и сверкающие драгоценностями, поднимающиеся по парадной лестнице, занимающие свои места в роскошных ложах.
Но той настоящей оперой, которая прячется за кулисами. Той оперой, где в параде ложных образов прячутся за масками герои доселе неведанных историй, по сравнению с которыми меркнут все драмы и трагедии, когда-либо виденные зрителями. Той оперой, где со всеми ее сказками и суевериями обретают жизнь самые небывалые фантази и потаенные желания. Той оперой, где среди мишуры и блесток можно найти самые дивные самоцветы. Той оперой, где Музыка обретает плоть, и ее властный зов заставляет трепетать сердца людей.
Все, абсолютно все важно в настоящей опере — недалекие директора, их вороватые помощники, истеричные примадонны, самовлюбленные теноры, строгие хор- и балетмейстеры, мечтательные юные хористки и балерины, беспробудно пьющие рабочие сцены... И неважно, что постороннему человеку, тем более — человеку светскому, этот странный калейдоскоп покажется совершенно безумным, а то и диким. Потому что в настоящей опере действуют свои собственные законы, существует своя особенная логика, делающая это яркое безумие не только прекрасным, но и гармоничным. И, подчиняясь этой логике, оживает самая главная оперная легенда — легенда о Призраке Оперы. О Призраке, без которого опера просто не может существовать — как не может существовать без музыкантов, певцов, танцоров...
Из всего этого складывается неповторимый, волшебный мир оперы. Мир оперы, завораживающий, интригующий. Мир оперы, отталкивающий и притягательный одновременно. Мир, бросающийся из крайности в крайность. Мир, где эти крайности давным-давно сплелись в единое, как самые страстные любовники. Мир оперы, который, впустив в себя однажды человека, уже никогда его не отпустит.
Таков ответ - длинный, сбивчивый, эмоциональный - на простой вопрос, что привело обратно рабочих сцены, костюмеров, музыкантов, танцоров, певцов и всех остальных, стоило лишь новым директорам оперы, фигурально выражаясь, открыть рот. Но другого ответа на него нельзя дать: ведь всех этих людей вернули в Опера Популер чувства — непонятные, противоречивые, но невероятно сильные.
Эти же чувства взыграли с новой силой, когда на законное место над зрительным залом наконец-то вернули хрустальную люстру. Просто поразительно, что все эти волнительные, чуть боязливые пересуды в театре вызвал пусть и огромный, но все же просто светильник. Но всему это давали прекрасное объяснение оперные суеверия, а вернее — их самая новая часть, связанная с относительно недавним пожаром и Призраком Оперы. Весь театр был полностью отреставрирован. Более того, было решено, какая именно опера откроет первый сезон новой жизни театра, и на сцене даже начались репетиции — что же говорить о том, что работа над костюмами и декорациями шла уже давно? Но люстры (по заверениям очевидцев, не просто упавшей, но сброшенной самим Призраком) по-прежнему не было в зале, словно с ее возвращением тянули до последнего момента.
Кто-то утверждал, что директора хотят приобрести другую люстру, но никак не могут найти подходящую. Другие утверждали обратное, что директора хотят видеть в зале именно эту люстру, просто никак не могут найти, кто бы смог ее восстановить. Существовало и несколько других версий, однако все мнения сходились в одном: злосчастная люстра стала своеобразным мистическим символом Опера Популер. С ней закончилась прошлая жизнь театра, с ней же должна начаться и новая.
Новые директора, мсье Арримар и мсье Ферсен, прекрасно чувствовали это своеобразное настроение волнительного ожидания, царящее в их театре. И это настроение волновало их самих. Спустя годы мсье Ферсен описывал в своих мемуарах эту непередоваемую атмосферу следующими словами: «У меня было такое впечатление, что все ждали какого-то знамения. Иногда мне начинало казаться, что и я сам с замиранием сердца начинаю ожидать... чего-то. Мой помощник рассказывал мне, что рабочие почти все время говорят о люстре, которую должны были привезти со дня на день. Похоже, в сознании работников театра до сих пор было слишком ярким воспоминание о том, как вслед за падением люстры, погиб так называемый «Призрак Оперы», отношения к которому я тогда не мог понять. Они и боялись своего привидения, и любили его. Проклинали и боготворили, словно он был их проклятьем и благословением одновременно. Возможно, они боялись, что вместе с восстановленной люстрой, последним «штрихом» в возрождении театра, в Опера Популер вернется ее легендарный Призрак, думал я. Сейчас же, спустя многие годы, я понимаю, что они не боялись. Они ждали этого.»
Видимо, именно поэтому, когда в театр привезли люстру, в зрительном зале столпилось множество людей, не имеющих к установке люстры ровным счетом никакого отношения. Мсье Арримар и мсье Ферсен, наблюдавшие за рабочими из одной из лож, прекрасно видели всех собравшихся зевак. Более того, директора знали многих из них в лицо и готовы были поклясться, что все пришедшие не просто работали в Опере в прежние времена, но и были на роковой премьере «Торжествующего Дон Жуана». Для этого вывода было достаточно лишь вниманительнее присмотреться к лицам людей, чьи взгляды были буквально прикованы к люстре.
Вот стоят мсье Рейе, концертмейстер, и мадам Жири, балетмейстер. А вот и дочь балетмейстера, красавица Мэг, в окружении подруг из балета и хора. Просто удивительно, насколько тихо ведут себя девушки. Кажется, они даже не говорят ни о чем — просто переглядываются между собой. Неужели и для этих юных дев так важно возвращение в родные стены этого несчастного светильника?! Что с людьми делает Опера, покачал головой мсье Ферсен.
Из-за кулис по очереди выглядывают представители всех оперных профессий. Ей-богу, уж лучше бы просто пришли в зал, а не толпились за сценой, грозя поломать все новые декорации и сорвать занавес, ворчал про себя мсье Арримар.
Вот у края сцены собрались музыканты. Мужская компания разбавлена двумя очаровательными костюмершами — Клариссой и Аньес. Да, очаровательными. Судя по всему, весельчак Николя сказал что-то не то, и Кларисса, не церемонясь, отвесила ему подзатыльник, а ее подружка Аньес тут же захихикала, а вслед за ней засмеялись и остальные.
Но стоило рабочим начать поднимать позвякивающая люстру, как про все глупости тут же забыли. Все взгляды вновь были прикованы к этому огромному хрустальному монстру, медленно возносящегося к нарисованном на потолке небу. Мсье Ферсен, большой любитель заключать пари, был готов поставить все свое состояние на то, что все присутствующие в зале затаили дыхание. Но, к его огромному сожалению, едва ли бы нашелся хоть один человек, не разделяющий этого мнения.
Потому что время словно остановилось в зрительном зале Опера Популер. Люди, казалось, забыли, что надо дышать. Все то время, начиная с момента, когда светильник подняли с пола, и заканчивая секундой, когда его окончательно закрепили под потолком, никто не осмеливался пошевелиться. А потом... Рабочие запплодировали. К ним, переглянувшись, присоединились в своей ложе директора.
После этого «зрители» еще несколько минут смотрели, как рабочие собирают инструменты, но вскоре и те, и другие покинули зал. Но директора еще смотрели на люстру из своей ложи.
-Ну что ж.. Похоже, теперь театр действительно готов к открытию, - медленно проговорил Ферсен. Постояв еще несколько секунд, он удовлетворенно кивнул и покинул ложу.
Арримар собрался выйти вслед за компаньоном, но остановился, совсем немного не дойдя до дверей ложи. Бросив взгляд в «поднебесье», он едва слышно пробормотал, обращаясь к люстре:
-Только не упади снова, ради всего святого!
Глава 1. Сомнения Маргариты ЖириГлава 1. Сомнения Маргариты Жири.
Пути обратного верста
На позабытые места -
Я ставлю триста против ста,
Что опоздаешь.
И под обломками любви
Опять ни неба, ни земли…
На что похожи эти дни
Теперь ты знаешь.
Давай, придумай что-нибудь:
Попробуй взглядом обмануть,
Вернуться с тем, чтобы вернуть, -
И проиграешь.
И не придуманная вдруг
Глухая тишина вокруг…
Тот в зеркале тебе совсем не друг -
Теперь ты знаешь.
Оттого, что ты есть,
Продолжается путь,
Оттого, что ты здесь,
Ничего не вернуть.
Не откроется дверь -
Там за дверью стена.
И тогда и теперь
Это та же война.
И незаметно для себя
Изменишь все и навсегда,
Хотя так было не всегда…
Не отыграешь
«Теперь ты знаешь», Би-2.
Каждая новая постановка, помимо определенной выгоды, также приносила с собой и множество проблем. Опера Популер не была исключением для этого театрального закона. Более того, она могла наилучшим образом проиллюстрировать практически все эти проблемы. Капризы истеричной примадонны. Музыканты, забывающие партитуры и опаздывающие на репетиции. Срывы этих самых репетиций. Балерины, предпочитающие сплетничать и хихикать, а не танцевать. Вечно пьяные рабочие, которые сначала никак не могут установить сложнейшие декорации, а потом случайно ломают их перед самым началом спектакля. Райское местечко, что и говорить. Правда, сейчас у оперы был богатый покровитель, который не жалел никаких денег на свою любимую игрушку, благодаря чему в рекордные сроки решались все проблемы театра. Все, кроме одной.
Ибо c чем не могли справиться даже деньги– так это с крайне эмоциональными характерами актеров и других работников театра. Бесконечные закулисные интриги, обиды, нервные срывы, неисчислимые театральные суеверия и прочие глупости, скандалы и истерики как по поводу, так и без… Это все давно являлось неотъемлемой частью театральной жизни, и внеплановые закулисные "спектакли" можно было только переждать – как стихийное бедствие, которое не может продолжаться вечно.
Но легче от этого никому не становилось.
Не становилось легче и Маргарите Жири, которую многие по привычке продолжали называть крошкой Мэг. В балете из новой постановки девушка должна была замещать прима-балерину, и в этом был корень всех ее нынешних бед. С одной стороны, это было просто замечательно – Мэг буквально жила танцем и с детства мечтала стать примой. Но с другой… С другой стороны девушку ожидали не только многократно увеличенные нагрузки и ответственность, но и зависть со стороны других балерин, совсем недавно бывших ее подружками. Не сказать, чтобы Мэг не ожидала этого, но одно дело – предполагать, основываясь на чужом опыте, а другое – почувствовать это на себе.
Сначала "подружки" единодушно обиделись, возмущенно вопрошая у высших сил (в роли которых выступали все, кто был готов выслушать и утешить девушек), почему роль, предназначенную для прима-балерины, отдали крошке Жири, в рассказах девушек ставшей неуклюжей "серой мышью" и до сих пор танцующей в театре лишь благодаря матери-балетмейстеру. Что интересно, сама прима-балерина, Сорелли, не высказывала возмущения по поводу неожиданной "замены". Вместо этого она посоветовала особо болтливым танцовщицам придержать язык и… взяла отпуск до начала репетиций следующей постановки.
Стоит ли говорить, что приму никто не послушал? Дело дошло даже не до намеков, а до открытого высказывания предположений, почему Мэг получила эту роль. Мадемуазель Жири, к тому времени уже уставшая как собака от многочасовых репетиций и доведенной практически до белого каления, устала каждый день узнавать о себе новые интересные подробности, порочащие ее честь. В итоге сцепившихся и шипящих, словно уличные кошки, балерин пришлось разнимать прямо посреди репетиции. А когда репетиция все же продолжилась, перед самым носом главной сплетницы, Сесиль, на сцену свалился мешок, противовес какой-то декорации. Так что репетиция в тот день все-таки была сорвана. Работники же, служившие в опере еще до пожара, не могли не посудачить о том, при каких обстоятельствах падали на сцену задники и мешки раньше.
А потом один из помощников директоров проговорился, что постановка этой "анонимной" оперы, о которой раньше никто и не слышал, не просто директорская блажь. Мол, мсье Ферсен и мсье Арримар не стали бы скрывать имя автора оперы, если бы сами знали его. И уж тем более не стали бы лично распределять роли в постановке – у них, знаете ли, есть дела поважнее. А вообще, если подумать, есть в Опера Популер некто, в чьем духе прислать оперу и подробнейшие указания по ее постановке…
К вечеру в опере только дурак не знал, что Призрак действительно вернулся, и именно он таинственный автор новой оперы, заранее распределивший все роли и давший подробные указания по постановке. А раз так – значит, новые директора приняли и выполняют все его условия, включая традиционные 20.000 франков в месяц и предоставление пятой ложи на каждое представление – билеты в нее, к слову, и так не осмеливались продавать. Так что всем будет лучше попридержать языки – а то можно не только из театра вылететь, но и повторить судьбу Жозефа Буке – ведь все его помнят, верно?
Помнить-то помнили, только это не помешало в тот же вечер появиться в театре десятку свежих слухов, главным героем которых снова стал знаменитый Призрак Оперы.
А на утро директора, узнав о последних плодах "народного творчества", созвали весь штат театра и строго-настрого запретили распускать подобные сплетни, иначе происходящим могут заинтересоваться жандармы, и ничем хорошим дело точно не кончится. Так что если с чьей-нибудь легкой руки слухи пойдут гулять по Парижу – виновники вылетят из Опера Популер быстрее, чем успеют сказать хоть слово. Потому что это дело касается только их оперного театра, и никого больше. А на прощанье мсье Ферсен добавил, что ему очень не хотелось бы, чтобы люстра из зрительного зала – как и любая другая, впрочем – снова упала и послужила причиной еще одного пожара.
Предупреждение (в особенности, последняя фраза мсье Ферсена), вынесенное директорами, лишь укрепило работников театра в их догадке, которая теперь переросла в твердую уверенность. И эта уверенность разбила уязвленных балерин на две вяло враждующие стороны. Одни продолжали воротить носы от крошки Жири, хотя и поумерили свой пыл, а другие резко "прозрели" и возжелали стать лучшими подругами для Мэг, надеясь, что и им перепадет милости от призрачного покровителя.
Но Маргарита уже успела по-настоящему обидеться на них и теперь игнорировала обе стороны. Вымотанная до предела, девушка стала очень раздражительной и иногда огрызалась даже на замечания матери, которой мало, кто отваживался перечить. Мадам Жири, впрочем, на дочь зла не держала – понимала, какого той приходится. Но вот остальные работники не были так благодушны. Зазнаек никто здесь не любил, а именно зазнайкой многим теперь казалась Мэг.
Именно поэтому в последний выходной перед премьерой компанию Маргарите за столиком в кондитерской составляла костюмерша Кларисса.
История их знакомства началась двенадцать лет назад, когда Маргарита Жири и Кларисса Лафорэ почти одновременно попали в Опера Популер. Одна – в балет, которым руководила ее мать, Антуанетта, а вторая – в хор. Тогда они еще не общались – просто знали, что где-то в театре есть девочка с таким именем – и все. У них даже общих подруг не было - одна общалась с балеринами, другая – с хористками. Обе делали определенные успехи, но одна жила в мире танца, а другая – в мире пения. Да и Кларисса была старше Мэг на целых четыре года – большая разница в их возрасте. Они были совершенно неинтересны друг другу. К тому же, крошке Жири было не до дружбы со старшими девочками.
Потому что весной 1860 года в жизнь Маргариты вошла маленькая шведка по имени Кристина. Она была дочерью старого знакомого мадам Жири, скрипача Густава Даэ. После его смерти девочка осталась совершенно одна, и мать Мэг, выполняя последнюю волю покойного, удочерила ее. Кристина была младше своей новоиспеченной названной сестры всего на два месяца, но по сравнению с Мэг – жизнерадостной и самостоятельной девочкой, так и пышущей задором и румянцем - она казалась совсем маленьким и беззащитным ангелочком. Ее внешность лишь усиливала впечатление – хрупкая, бледная, с огромными испуганными глазами и самой настоящей гривой непослушных каштановых волос. Она вызывала умиление и жалость, и крошка Жири решила взять на себя обязанности "старшей сестры" по отношению к маленькой шведке, которая навсегда заняла особое место в сердце Мэг.
Кристину в театре приняли неплохо, даже старшие девочки, обожавшие задирать нос, не приставали к маленькой сироте. А некоторые даже прониклись к шведке определенной симпатией. Кларисса была одной из них. Будучи девочкой достаточно обеспеченной (кажется, у ее матери-танцовщицы был очень щедрый покровитель), она без конца таскала "сестренкам" конфеты и другие сладости, а на день рождения Кристины и вовсе подарила ей фарфоровую куклу – как же имениннице тогда все завидовали! Воодушевленная неподдельным восторгом в глазах малышки Даэ, Кларисса одолжила у кого-то из музыкантов скрипку, на которой умела играть, и хотела порадовать девочек "праздничной песней". Но Кристина, увидев в руках у хористки скрипку, заплакала и попросила ее уйти. Лафорэ, оскорбленная в лучших чувствах, фыркнула и, зажав скрипку под подмышкой, с гордым видом удалилась из спальни. После, казалось бы, так хорошо начавшегося праздника, опекунша смогла успокоить Кристину лишь на второй день. Кларисса же, переставшая носить сладости, да и вовсе замечать дочерей мадам Жири, так и не поняла своей ошибки. За что Мэг на нее очень сильно разозлилась.
Но через полгода от этой детской обиды не осталось и следа. О досадном случае давно забыли, да и Кристина перестала расстраиваться и плакать от любого напоминания об отце, хотя по-прежнему очень много времени проводила в маленькой часовне при опере. А Кларисса снова стала девочкой "из другого мира" – только этот "мир" стал чуть ближе и понятнее. Причина же этого сближения была более чем нерадостная. В феврале 1861 года погибла мать Клариссы, и девочка, сраженная горем, даже не могла говорить несколько дней. А потом стало ясно – петь она больше не сможет. К одному горю добавилось еще одно, и Кларисса, бродившая по опере, была похожа на тень, жалкое подобие самой себя. И, когда Мэг смотрела на хористку – бывшую хористку, зачем обманывать себя? – сердце девочки щемило от жалости. Конечно, Кларисса была неправа, она всегда была вздорной и избалованной девчонкой – но она тоже человек. Поэтому Мэг спросила у матери, можно ли чем-то помочь Лафорэ. Подумав, но даже не надеясь на удачу, мадам Жири (ожидавшая, что осиротевшую девочку со дня на день заберет опекун), предложила ей попытать свои силы в балете. И Кларисса согласилась. А через несколько месяцев стало ясно, что не зря. Опекун явно не собирался забирать ее, и, оправившись от горя и снова став улыбаться, новоиспеченная балерина стала вкладывать в танец все силы и душу и добилась определенных успехов. Даже строгая мадам Жири, вопреки обыкновению, часто от души хвалила свою новую подопечную.
Пожалуй, в тот момент Маргарита и Кристина могли бы принять Лафорэ как подругу, но после смерти матери та сильно изменилась. И то, как она переживала свою утрату, совершенно не было похоже на переживания Кристины. Кларисса не проронила ни единой слезинки на глазах у посторонних, спокойно реагировала на случайные упоминания о ее трагедии и не позволяла себя жалеть. Она со всеми общалась, но в то же время оставалась замкнутой, погруженной в какие-то свои мысли. Она часто покидала общество других балерин и часами бродила по опере в одиночестве, заставляя наставницу волноваться. Однажды мадам Жири и вовсе выловила Клариссу в подвалах у какого-то сомнительного лаза. Боже, сколько же было тогда крику! Так или иначе, только приблизившись к возможному пониманию Клариссы, Маргарита Жири снова оказалась в начале своего пути.
А спустя семь лет Лафорэ ушла из балета. С годами она не только росла и хорошела, как и все девочки, но и здорово вытянулась, особенно по сравнению со сверстницами. Было ясно, что с таким ростом ей в балете мало, что светит. Кларисса спокойно выслушала объяснения мадам Жири, почему ей будет лучше поискать себе другое призвание, и ушла из балета. Но не из Опера Популер. Явно не желая покидать театр, который успел стать ей родным домом, Лафорэ устроилась помощницей костюмера, а через пару лет и сама стала костюмершей.
Каждый раз, видя Клариссу, Мэг пыталась понять, что держит ту в театре. Неужели детская мечта стать певицей или балериной, от которой ей пришлось отказаться? Но Лафорэ, казалось, была вполне довольна своей жизнью и даже не вспоминала о былых мечтаниях. Так что Мэг быстро забыла про юную костюмершу. К тому же, тогда ее занимали совсем другие мысли. У крошки Жири и ее названной сестры начался новый период в жизни – из учебных классов их, наконец, выпустили на сцену. Едва ли хоть кто-то из зрителей обратил на них внимание, но юным балеринам хватало и того факта, что они танцуют на сцене Опера Популер и видят перед собой полный зрительный зал.
Пожалуй, это были лучшие годы детства и юности Маргариты Жири. Самые беззаботные и солнечные годы, когда юные балерины радовались каждому представлению, со смехом пересказывали друг другу сплетни и тайком от мадам Жири сбегали в кондитерскую, где тратили почти все свои сбережения на крайне вредные для фигуры сладости.
Это легкомысленное счастье продлилось вплоть до осени 1870 года, когда в опере "Ганнибал" Кристина заменила примадонну Карлотту Гуадичелли, так не во время решившую проявить характер и отказавшуюся петь. Сложись все иначе, возможно, о синьоре Гуадичелли так и не вспомнили бы, а юная, но очень талантливая певица Кристина Даэ вскоре стала бы известной на весь Париж оперной дивой.
Только вот судьба распорядилась иначе. В Опера Популер объявился друг детства Кристины, очень симпатичный молодой человек по имени Рауль, по совместительству оказавшийся виконтом и покровителем их театра. Он был безумно похож на прекрасного принца из сказок, и Мэг совершенно не винила подругу за то, что все ее внимание переключилось на молодого виконта. В конце концов, на ее месте крошка Жири едва ли вела бы себя иначе.
Но легче от этого Маргарите не становилось, потому что она совершенно неожиданно осталась одна. Подружки вдруг показались невыносимо скучными и недалекими, мать была полностью занята воспитанием балерин, а лучшую подругу "похитил" ее ухажер… Мэг Жири отчаянно скучала и за спасением от скуки и одиночества, неожиданно для самой себя, пришла к Клариссе Лафорэ, которая приняла балерину с неожиданной теплотой. Костюмерша каждый раз угощала ее чашечкой чая и каким-нибудь пирожком, после чего девушки сидели допоздна, рассказывая друг другу страшные истории, устроившись где-нибудь в костюмерной, а то и чьей-нибудь пустующей гримерной. То есть, Маргарита сидела, молча внимания, а Кларисса рассказывала. И очень часто она рассказывала о Призраке Оперы, который занимал сейчас почти все умы театра. Костюмерша оказалась удивительной кладезью историй, о которых Мэг даже не слышала. К тому же, если верить самой Лафорэ, она несколько раз своими глазами видела Призрака, когда спускалась в подвалы, чтобы побродить там и помечтать в одиночестве. Ее описание оперного привидения здорово отличалось от "общепринятого". По ее словами Призрак был высоким статным мужчиной с темными волосами и белой маской на лице. Вернее, полумаской, закрывающей лишь правую сторону его лица, открытая часть которого была вполне человеческой и даже симпатичной, что бы там не болтали про желтую кожу и дыру вместо носа. Но самое главное – у Призрака был голос дивной красоты, заставляющий позабыть обо всем на свете.
Чем больше Мэг Жири слушала Клариссу, тем сильнее ей начинало казаться, что "Ангел Музыки", о котором так часто ей говорила Кристина, и есть таинственный Призрак Оперы. И тогда слухи, гулящие по театру, обретали совершенно другое значение.
А потом был новогодний маскарад, который почтила своим присутствием сама Красная Смерть. Тогда Мэг, как и многие другие, не могла отвести взгляд от Призрака, облаченного в кроваво-алый костюм и раздающего указания по постановке своей оперы. И думала о том, что Кларисса, кажется, ничего не выдумала. Ни насчет роста, ни насчет статности, ни насчет колдовского голоса. А Кристина так смотрела на него, что у крошки Жири не осталось сомнений – этот голос действительно был голосом ее Ангела музыки.
Маргарита пыталась поговорить с подругой после праздника (который, что и говорить, был испорчен), но виконт боялся оставить возлюбленную даже на минуту. Но это было лишь половиной беды! Потому что мадам Жири строго-настрого запретила дочери вмешиваться в жизнь Кристины и следила за каждым шагом балерины. Мэг мучилась от невозможности помочь подруге, которая с каждым днем становилась все бледнее и печальнее, но ни с кем не могла поделиться своими опасениями. Чуть легче, правда, стало с началом репетиций злосчастной оперы. Ежедневные занятия помогали хоть как-то забыться, а потом… Потом выяснилось, что костюмами для этой постановки занимается Кларисса.
Мэг всегда вставала в конец очереди на примерку, поэтому в итоге оставалась с костюмершей наедине, и они могли спокойно поговорить. Крошка Жири путанно пыталась объяснить, что происходит с Кристиной, и как та нуждается в дружеской поддержке, а она, ее лучшая подруга, ничем не может помочь. Мэг жаловалась и на виконта: вместо того, чтобы забрать невесту из театра, он решил поймать Призрака и использовать для этого Кристину в качестве приманки! Слушая балерину, Лафорэ становилась мрачнее тучи. Она редко отвечала что-либо конкретное, чаще бормотала под нос нечто вроде "Мне это не нравится", "Все зашло слишком далеко" или "Это плохо кончится", и Жири не могла не согласиться с ней. И пусть костюмерша нервничала, постоянно колола руки иголкой и ругалась сквозь зубы, лишь изредка отвечая юной балерине, Маргарите было достаточно того, что хоть один человек в театре выслушал ее и воспринял ее опасения всерьез.
Пожар в Опера Популер окончательно разрушил привычную жизнь обеих девушек, и именно это их объединило, превратив их непонятные отношения в настоящую дружбу. Они вмести пытались начать жизнь с чистого листа, вместе искали новую работу и заново налаживали быт, вместе они услышали о восстановлении их родного оперного театра и вернулись туда.
Вместе же их и угораздило получить роли в новом спектакле.
Если то, что крошка Мэг заменила прима-балерину, вызвало негодование и недоумение в основном в балете, то с Клариссой было совсем по-другому. Эту историю до сих пор в театре поминали к месту и не к месту.
Дело было в том, что Призрак Оперы действительно вернулся.
Первое письмо от него новые директора получили в день официального открытия Опера Популер. Призрак приветствовал их в своем театре и выражал надежду на то, что Ферсен и Арримар проявят благоразумие и не станут искать с ним ссоры. Читая послание, написанное ярко-красными чернилами и извлеченное из конверта с оттиском в виде черепа на сургуче, директора не верили своим глазам. В итоге они сошлись на мнении, что это чья-то дурацкая шутка, и никому ничего не рассказали.
Но через неделю "шутка" повторилась. На этот раз в письме разъяснялись тонкости сотрудничества между дирекцией Опера Популер и ее Призраком. Как узнали директора, требование выплаты двадцати тысяч франков ежемесячно и предоставления в безвозмездное пользование ложи №5 было вовсе не шантажом, а платой за выполненную работу. Своеобразная реклама была лишь побочным эффектом присутствия в опере Призрака, который следил за благополучием своего театра, сообщая директорам (если они выполняли его требования) о любых проблемах: начиная с плохо закрепленных задников и заканчивая дельными советами по постановкам и эскизами ко многим декорациям и костюмам. Все это стало грандиозным открытием для Ферсена и Арримара. Историю оперного "привидения" они прекрасно знали, но всегда считали его не столько сумасшедшим и маньяком, сколько ловким мошенником и шантажистом. И представить, что пресловутые двадцать тысяч франков были заработаны Призраком относительно честным трудом…
Финальным же аккордом стало третье письмо, появившееся через два месяца после открытия Опера Популер. Короткая записка, написанная неизменными красными чернилами, сообщала о том, что кое-кто из директорских помощников нечист на руку, и советовала проверить счета – вдруг кто приворовывает?
Охваченные плохим предчувствием, директора бросились проверять счета и с ужасом поняли, что их призрачный советчик был прав. Уже через час Жиль, тот самый вороватый помощник, вылетел из здания оперы, а Ферсен и Арримар заперлись у себя в кабинете, севшими голосами обсуждая свое положение. В мистику, как уже говорилось, они не верили, Призрак явно не был чьей-то шуткой или плодом воображения, и теперь перед ними стоял вопрос: попытаться договориться с таинственным "духом" оперы как с нормальным человеком или сразу обратиться в полицию? В ходе обсуждений они часто вспоминали, чем кончилась прошлая попытка жандармов под предводительством виконта де Шаньи поймать Призрака. Такой вариант развития событий уважаемых директоров никак не устраивал. Убытки от пожара не шли ни в какое сравнение с жалкими двадцатью тысячами франками, которые просил за свои услуги Призрак.
Господа директора не только не верили в мистику, но были людьми благоразумными и практичными. Опера никогда не была способом заработать деньги, скорее наоборот. Директорство в ней было лишь интересной игрой, которую мог себе позволить далеко не каждый преуспевающий предприниматель, даже при наличии у театра щедрого покровителя. Разумеется, при должном управлении опера все же давала выгоду, но та едва-едва перекрывала многочисленные затраты. Но стоит им, директорам, заявиться к жандармам и пожаловаться, что оперу снова шантажирует Призрак, и не будет даже этого. Нет! Все будет намного хуже! Ферсен и Арримар до сих пор с ужасом вспоминали роковую премьеру "Торжествующего Дон Жуана" - то, как упала огромная люстра, и в считанные секунды зрительный зал охватил огонь. Это будут не просто колоссальные убытки, но и неминуемый шлейф насмешек и позора. Все, что им удалось нажить за годы своего предпринимательства, может обратиться в ничто – такова судьба директоров, не сумевших договориться или совладать с оперным привидением. Такая перспектива Ферсена и Арримара совершенно не вдохновляла. Разумеется, помнили они и Жозефа Буке, убитого прямо посреди спектакля, и полупридушенного (а не задушенного, вопреки слухам) тенора Пьянжи… А вдруг Призрак снова возьмется за свою излюбленную забаву? Страшно, конечно, мало ли что ему взбредет в голову. Но, может, проще и безопаснее согласиться на его условия? Требует-то не так уж много. А если что-то пойдет не так… Что ж, за жандармами они всегда успеют послать.
На следующий день директоров на столе ждала короткая записка в конверте с неизменным черепом: "Я рад, что вы проявили благоразумие. Я уверен: наше сотрудничество будет плодотворным и приведет к процветанию Опера Популер, стоит вам лишь прислушаться к моим советам".
Более полугода все было просто замечательно. Призрак давал советы по постановкам, иногда присылал эскизы, которыми предлагал воспользоваться, или советовал заменить кого-нибудь из рабочих. В благодарность за это и за спокойную (насколько это возможно в театре) жизнь директора не продавали билеты в пятую ложу и раз в месяц оставляли там конверт с платой за оказанные услуги. Совместное с Призраком владение оперой оказалось не таким уж страшным, как казалось сначала. "Невидимый друг" редко напоминал о себе и директорам, и простым рабочим, лишь иногда едва различимой тенью мелькая где-нибудь на колосниках.
Смешно сказать, но однажды директора первыми вступили с Призраком в переписку. Готовилась совершенно новая постановка балета одного молодого парижского композитора, и были некоторые трудностями с громоздкими декорациями и расстановкой кордебалета, который везде мешался, куда его ни поставь. Перед этим смелым шагом директора долго мялись и спорили друг с другом, но в итоге все-таки решились и оставили свое послание с просьбой о совете в пятой ложе. Ответа все не было, и директора даже забыли о своем письме, но через неделю ответ от Призрака все же пришел. К письму с советом, что делать с кордебалетом, прилагалась кожаная папка с эскизами декораций. Убедившись, что это им не снится, директора вызвали к себе концертмейстера, которому пересказали совет Призрака и вручили папку с эскизами. А после удачной премьеры и вечера в ее честь директора настолько прониклись симпатией к своему советчику, что оставили в его ложе бутылку дорогого коньяка. А на утро, среди многочисленных писем с поздравлениями, они обнаружили записку с ироничным советом меньше пить.
Раздача подобных советов, впрочем, не помешала Призраку забрать подаренную бутылку.
Впервые после этих событий Ферсен и Арримар засомневались в принятом ими решении в июне 1872 года, когда вместе с новым письмом от Призрака они обнаружили в кабинете кожаную папку, серебряное теснение на которой гласило "Влюбленная Смерть". Желание Призрака поставить на сцене театра свою новую оперу не вызвало у директоров должного воодушевления, зато напомнило о постановке другого его творения в феврале прошлого года, после которой театр оказался в крайне плачевном состоянии. Хуже всего было то, что доходчиво и вежливо объяснить свое нежелание ставить "призрачную" оперу директора не могли – все их аргументы явно были для Призрака пустым звуком. Звуком, которые впервые за многие месяцы их сотрудничества заставил "невидимого друга" оставить свой привычный иронично-вежливый тон в письмах.
Своим новым письмом Призрак разбил в пух и прах слабое сопротивление директоров, последним аргументом которых стал странный подбор актеров на роли. Призрак советовал перестать валять дурака и заняться наконец-то делом. Мол, только тогда они поймут его замысел.
Опасаясь, что вместо следующего требовательного письма они получат рухнувшую люстру или какого-нибудь придушенного работника, директора все же объявили о постановке новой оперы и распределении ролей. Новость мигом облетела весь оперный театр, вызвав настоящий шквал удивления, негодования, смешков и жгучего любопытства. Поэтому, когда директора, наконец, собрались с духом и отправились на поиски Клариссы Лафорэ, у дверей кабинета их поджидала целая толпа любопытных "сопровождающих".
Ферсен и Арримар чувствовали себя очень неуютно и, попросту говоря, по-идиотски. Они, конечно, знали, что у одной из театральных костюмерш было балетно-хоровое прошлое, но дать ей главную роль в опере?! Их успокаивали лишь слова Призрака, что "если вы дадите ей возможность показать себя, но она не оправдает наших надежд – можете смело забыть о моей просьбе". В конце концов, пусть попробует спеть пару арий – а потом они извинятся перед Призраком за то, что его новая пассия не оправдала надежд, и отменят постановку.
Кларисса обнаружилась в костюмерной, в окружении своих коллег. У дам был перерыв, они пили чай, болтали о чем-то своем и крайне удивились гостям… такой толпе гостей: в костюмерную вошли лишь директора, но за открытыми дверями столпилось больше десятка человек, и их было более, чем прекрасно видно и слышно. Проклиная про себя Призрака и его дурацкие требования, Ферсен и Арримар сбивчиво объяснили мадемуазель Лафорэ суть их к ней просьбы.
На пару минут в костюмерной повисла крайне озадаченная тишина. Кларисса внимательно, с беспокойством в глазах, осмотрела директоров, после чего спросила: "Месье, вы с ума сошли?"
Директора даже и не предполагали, что это будет так трудно – уговорить девушку не то, чтобы выйти на сцену, но и просто попытаться спеть парочку партий из оперы Призрака. Она отчаянно сопротивлялась желанию директоров, пытаясь оправдаться тем, что не танцевала больше четырех лет, а с пением дела обстоят еще хуже, да и что это за мода – выпихивать на сцену костюмерш?! Тактичные переговоры, на которые так надеялись директора, грозили вот-вот окончательно перерасти в базарный скандал и сущий балаган, над которым потешалась уже половина оперы. В отчаянии Арримар, уже не вспоминая о желании отделаться от Призрака с его творением, простонал: "Но вы же даже музыку не слышали! Замечательная музыка, дивные партии! Вы не знаете, от чего отказываетесь!". После этих слов Кларисса неожиданно смягчилась и позволила отвести себя в зал, где уже собрались музыканты. Некоторые время она просто слушала музыку с практически отсутствующим видом, а потом отобрала у дирижера его партитуру и углубилась в чтение. А еще через пару минут смущенно попросила музыкантов сыграть арию "Небеса" и… запела.
Признаться честно, до этого момента директора не понимали, в расчете на что Призрак писал партии Смерти, которая, как ни странно, и была главным героем оперы. С двумя оставшимися персонажами первого плана все было предельно просто: Анжелика – сопрано, Санном – тенор. А в роли Смерти, по мнению директоров, было логичнее всего выпускать двух актеров по очереди – девушку с не очень высоким голосом и какого-нибудь юного тенора. Потому что партии Смерти явно были написаны для двух голосов – женского и мужского. Собственно, в этом было ничего удивительного – по сюжету Смерть являлась то в облике женщины, то в облике мужчины. Во многом именно поэтому директоров поразило желание Призрака видеть в этой роли одну лишь мадемуазель Лафорэ.
Но в тот момент Арримар и Ферсен забыли о своих сомнениях и нежелании ставить "Влюбленную Смерть". Все их внимание было сосредоточено на поющей девушке, чей голос с каждой секундой становился все увереннее. Какой идиот сказал, что она сорвала голос? Чушь собачья! У нее не очень высокий, но сильный голос, она удивительно точно берет ноты - если она действительно много лет не пела. К тому же, она умело меняла интонации и тембр – и это добавляло мелодии новые оттенки. Это стало ясно, когда вслед за "Небесами" Кларисса исполнила одну из арий Смерти на маскараде, где та впервые появлялась в облике молодого и таинственного иностранца. И в какой-то момент директорам действительно показалось, что они слышат мужской голос – того самого юного тенора, о котором совсем недавно думали. Но вот Лафорэ перешла к другому куплету, и ее голос снова приобрел однозначно девичье звучание.
Ну надо же! Директора не раз слышали о людях, чье умение владеть голосом граничило с чудом, а Арримар когда-то давно был лично знаком с парочкой чревовещателей и дамой, которая могла невероятно точно подражать не только мужским и женским голосам, но и пению самых разнобразных птиц. Правда, эта дама, при всех своих талантах, была настолько полной и… малосимпатичной, что и вспоминать о ней не хотелось. А тут – и голос, и мордашка. Похоже, у Призрака действительно какой-то особый нюх на дивные самородки, незамеченные никем более в мишуре и блеске театральной жизни. Кларисса, конечно, мало похожа на юную мадемуазель Даэ, которую Призрак попытался вывести на сцену в прошлом, но… Чем меньше напоминаний о прошлом – тем лучше.
От размышлений директоров отвлекла костюмерша, переставшая петь так же неожиданно, как и начала. Сжимая в руках папку с партитурой, девушка нервно спросила Ферсена и Арримара, можно ли поговорить с ними наедине. Когда же Ферсен запер за ними дверь директорского кабинета, оставив толпу сопровождающих изнывать от любопытства, Лафорэ прямо в лоб спросила: эту оперу написал Призрак? Директора, опешившие от такой проницательности, не придумали ничего лучше, чем сказать правду. Они ожидали любой реакции на свой ответ, но только не того, что глаза костюмерши (или уже певицы?) засияют неподдельным восторгом. Кларисса тут же стала предельно вежливой и милой и выпросила эскизы, о которых директора имели неосторожность проговориться. С интересом рассмотрев эскизы декораций, она открыла папку с рисунками костюмов – и в безмолвном восхищении закачала головой. После чего уточнила, действительно ли господа директора собираются ставить оперу Призрака с ней в роли Смерти, и, получив утвердительный ответ, попросила разрешения так же заняться и костюмами. А когда Ферсен попытался что-то сказать про долгие и утомительные репетиции, Кларисса стала рассказывать, как это важно для нее – поработать со столь необычными костюмами. При этом она так тараторила и умоляюще смотрела на директоров, что у Ферсена разболелась голова, а Арримар вспомнил о своей восьмилетней племяннице – примерно так же та выпрашивала очередную куклу. Так или иначе, директора не нашли в себе сил отказать.
И теперь, перед премьерой, Кларисса буквально разрывалась. Едва кончались репетиции и все сопутствующие им неурядицы, она спешила в костюмерную. Там она вместе с остальными театральными портнихами подгоняла костюмы под фигуры актеров, подшивала подолы и вносила последние штрихи в отделки костюмов, безумно радуясь, что этап кройки и непосредственно пошива был уже давно пройден, и не пришлось в последний момент полностью перешивать ни один из костюмов. Однако работы все равно хватало, и от нее голова шла кругом. Пару раз Мэг приходилось вечером искать свою подругу, чтобы напомнить ей о необходимости возвращаться домой и отсыпаться. Слава богу, о еде Лафорэ не забывала…
Но, хоть она и уставала намного больше крошки Жири, Кларисса, в отличие от своей подруги, каким-то чудом избегала меланхолии и апатии и каждый раз находила в себе новые силы на новые свершения. Даже не столько физические – усталость, в конце концов, брала свое, и девушка часто засыпала за работой в костюмерной,- сколько моральные, а это оказалось намного важнее.
И вот сейчас они сидели в кондитерской, и Маргарита с тоской думала, что никогда бы не смогла выглядеть столь жизнерадостной и быть такой активной после почти двух месяцев подготовки к этой злосчастной опере. Все утро и почти весь день выходного балерина посвятила здоровому крепкому сну. То есть тому, чего была лишена уже много дней. И лишь вдоволь понежившись в кровати и порадовавшись тишине и спокойствию, Мэг покинула квартиру, которую снимала с матерью после памятного пожара в опере, и пришла в кондитерскую, где с ней договорилась встретиться Кларисса.
Сама же мадемуазель Лафорэ провела этот день крайне продуктивно, чем уже успела похвастаться перед балериной и даже продемонстрировала несколько своих покупок. Мэг рассказывать было нечего, поэтому некоторое время они молча употребляли чай и пирожные по назначению. А потом все-таки разговорились – об оперных слухах. Припомнили подробности последнего явления Призрака – с тех пор прошла неделя, и это событие успело обрасти самыми невероятными подробностями. Эти самые подробности были намного интереснее самого происшествия, в котором не было ничего удивительного – осветитель Андре был настолько пьян, что с одинаковым успехом мог увидеть и Призрака Оперы, и Красную Смерть, и самого дьявола в окружении зеленых бесенят. Собственно, раньше Андре и рассказывал всем желающим о бесенятах, увиденных после очередного возлияния, так что в них уже давно не было ничего непривычного для любого, кто хоть немного знал осветителя. Трезвый Андре был фигурой более, чем мифической. Но, когда в темном полуподвальном коридоре осветителю привиделась закутанная в черный плащ фигура с белой маской на лице, тот так перепугался, что к своим товарищам примчался уже едва ли не трезвым.
Разумеется, простого появления Призрака на несколько секунд народной молве было недостаточно, и вскоре появились те самые приукрашенные версии этого события, которые сейчас и обсуждали девушки.
-Значит, ты думаешь, что Андре все это привиделось, и никакого Призрака на самом деле не было? - спросила Мэг. Она вертела в руках чайную ложечку и даже не смотрела в сторону подруги – кому-нибудь могло бы показаться, что балерина старательно отводит взгляд, словно чего-то боится.
Кларисса, даже если и заметила это, не показала и виду. Она беззаботно рассмеялась:
-Глупости! Я прекрасно, не хуже тебя, знаю, что Призрак существует на самом деле, и это вовсе не бесплотный дух, который запросто может появиться из-за стены прямо перед носом у случайного прохожего. А если бы он и обладал такой способностью – то свидетелем своего явления выбрал кого-нибудь менее… благоухающего, - девушка прыснула. – Андре малый неплохой, но уж больно много пьет. В этом-то и причина. Я просто удивляюсь, как его до сих пор не выгнали за пьянство…
Маргарита рассеянно кивнула, соглашаясь скорее с какими-то своими мыслями, нежели с высказыванием. О да, именно со своими мыслями…
* * *
Продолжение главы - в комментариях, ибо полностью текст в сообщение не влез.
Бета: Леди Ви.
Название: La Malice ~ malicia~
Фандом: Призрак Оперы;
За основу взят фильм Дж. Шумахера (2004), однако сильно влияние и других «призрачных» произведений, так что на деле —
Жанр/рейтинг: романс,драмма,ангст с примесью мистики, что у нас там еще есть?/пока рано судить, но задумка меньше, чем на PG-13, не тянет.
Размер/статус: макси/в процессе.
Персонажи: не думаю, что стоит раскрывать некоторые секреты.
Описание: Кто бы мог подумать, что после ужасной трагедии в театре, Опера Популер восстанет из пепла, словно феникс? Благодаря некой богатой и влиятельной персоне, пожелавшей сохранить свое инкогнито, оперный театр восстановлен и снова собирает полный зал на своих представлениях. О страшных событиях, разворачивавшихся здесь совсем недавно, ничто не напоминает, но память все же живет в сердцах людей. Об этом не принято говорить вслух, новое руководство театра запрещает распускать глупые сплетни, но едва ли найдется в театре человек, который рискнет спуститься в подвалы, в царство знаменитого Призрака Оперы, пусть и уверяют все, что он был всего лишь человеком, который погиб во время пожара. Потому что все в театре — рабочие сцены, балерины, певцы, музыканты и даже сама дирекция, старательно прячущаяся за масками спокойствия и благополучия — все они знают, что Он по-прежнему здесь, что Он по-прежнему единственный хозяин Оперы, обладающий здесь небывалой властью.
Предупреждения:
1) Автор не очень хорошо знаком с бытом парижан в 19 веке, в меру своих сил старается не допускать ляпов, но в случае нахождения несоответствий просит указать на них. То же самое касается исторических аспектов — автор, как ни странно, пытался работать с историческим материалом, по возможности обосновывая спорные моменты (в частности, злополучная хронология, взятая именно из фильма). Если при прочтении вам что-то покажется странным/неточным/др., смело спрашивайте — автор постарается ответить, как можно лучше разъяснить свою позицию или исправить ошибки при необходимости (Ваша покорная слуга даже готова повозиться, составляя сноски - только ей для этого нужно знать, про что именно делать сноски);
2)Особую роль в появлении идеи фанфика сыграла композиция «Призрак Оперы или Безумие Кристины Даэ» группы Unreal, и изначально фанфик планировался очень мрачным, балансирующим на нечеткой грани между мистификацией
3)На начало работы (11.08.10) автор мечется между двумя концовками — небесами и адом — и пока ни в чем до конца не уверен, так что ничего пока не берется обещать. Но вне зависимости от концовки, более чем возможна смерть персонажей;
4)Так вышло, что при основе ПО-2004, многие элементы я позаимствовала из других произведений, о чем уже говорила. В основном это проявляется в биографиях героев и их внешнем виде, как я их пытаюсь представить, хотя характеров это тоже коснулось. Сразу предпреждаю, что больше всего в этом плане «досталось» Призраку: при всей его харизматичности в фильме, я не удержалась и немного подкорректировала его внешний вид под Фантома из постановок театра Такарадзука (но без конкретики — едва ли в моем Призраке вы узнаете Вао или Харуно). Посему прошу простить автору ее слабость, а так же некоторые моменты вроде тех, что у фильмовского призрака появились длинные музыкальные пальцы и любовь к «дизайнерской» одежде;
5)Опера Популер в данном фанфике является гибридом Опера Гарнье (в отношении внешего и внутреннего убранства) и старой Оперы на улице Ле Пелетье (в отношении расположения и судьбы)
6)И напоследок. Признаться честно, автор сам от себя этого совершенно не ожидал, но уж как-то так вышло, что в фике будут проскальзывать элементы фемслеша (уж не знаю, как иначе обозвать это).
P.S. Автор оставляет за собой возможность дополнять список предупреждений по ходу работы.
Дисклаймер: автору принадлежат лишь неканонические персонажи и сама идея, автор не получает никакой материальной выгоды из этого фанфика.
Размещение: если угодно, но не забывать предупреждать об этом автора и не менять «шапку» фанфика.
От автора:
Пожалуй, это самый масштабный и серьезный из моих проектов. Я уже достаточно много сказала в описании и в предупреждениях, но все же позволю себе еще немножко поразглагольствовать. Признаться честно, я не до конца уверена в своих силах, поэтому я с радостью приму помощь как в вычитке фанфика, так и в обосновании некоторых сомнительных идей, а так же с радостью выслушаю пожелания по сюжету и концовке. Как говорится, все в ваших руках, дорогие читатели.
По задумке, перед каждой главой фика будет иметься эпиграф, цитата из песни, которая отражает задуманное автором настроение главы (читай — саундтрек). Определенные песни и даже сцены из мюзиклов, вполне вероятно, будут «проскальзывать» по ходу развития сюжета — мне будет очень интересно, заметите ли вы их. Кроме того, буду очень рада выслушать ваши предположения (именно догадки) по развитию сюжета — благо, зацепок в повествовании, на мой взгляд, будет более, чем достаточно. Одним из ключей к ним могут стать мои увлечения, о которых я не раз упоминала. Например, один из прототипов оперы из 3 главы едва ли останется неузнанным.
Ради интереса советую читателям перевести название (в коем использовано, по сути, одно и то же слово — на французском и на испанском, просто автор не смогла оставить какое-то одно). Как минимум у одного из них есть много переводов — и почти все из них они должны подойти к фанфику. А к первой части фика (она пока не выделена отдельно) также подойдет название «дежа вю».
Напоследок хочу сказать, что не буду исключением из числа большинства авторов, жаждущих получить комментарии по поводу своего «детища». Разумеется, хвалебные отзывы очень приятны, но, как говорится, «против правды не попрешь» - так что конструктивная критика только приветствуется.
Итак, приятного чтения, дорогие читатели! И да простите вы мне сумбурность высказываний в предисловии-шапке.
ПрологПролог
Кто бы мог подумать, что после той ужасной трагедии Опера Популер восстанет из пепла, словно феникс? Благодаря некой богатой и влиятельной персоне, пожелавшей сохранить свое инкогнито, оперный театр был восстановлен, и оставалось лишь дивиться тому, что все работы были выполнены в столь кратчайший срок.
Многим это неожиданное возрождение казалось самым настоящим чудом, хотя некоторые были настроены не столь оптимистично. И верно, ведь было бы глупо надеяться на то, что о пугающих событиях, произошедших в этом театре, сразу же забудут или хотя бы закроют на них глаза.
Но еще большим чудом можно было бы назвать то, что в театр вернулись многие прежние работники, хотя Опера Популер с определенных пор слыла местом если и не проклятым, то нехорошим — точно. Люди, узнавая об этом, лишь качали головами — не осуждая, но совершенно не понимая, почему кто-то хочет вернуться туда.
Почему, узнав о восстановлении театра, они решили вернуться, едва ли могли бы объяснить и сами рабочие. Были опасения, чего греха таить — страх... От мрачного шлейфа прошлого так просто не избавиться. Например, говорить о Призраке и связанных с ним событий попросту боялись, а если и говорили — то едва слышно, боязливо оглядываясь по сторонам.
Пришлые люди, незнакомые с Опера Популер, ее историей и легендами, лишь посмеивались. Только вот, едва они оказывались в самом сердце театра, в одиночестве, все их веселье мигом исчезало. Сразу вспоминались оперные «страшилки», начинали мерещиться чьи-то шаги, притаившиеся в тенях фигуры... Потому что смешки, бросаемые «ветеранам» оперы, были лишь наигранной бравадой здравомыслящих людей, которая мигом превращалась в необъяснимое волнение и даже страх, едва по-настоящему соприкасаясь с оперой.
Не той оперой, что видят богатые зрители, приезжающие в своих дорогих экипажах, разряженные и сверкающие драгоценностями, поднимающиеся по парадной лестнице, занимающие свои места в роскошных ложах.
Но той настоящей оперой, которая прячется за кулисами. Той оперой, где в параде ложных образов прячутся за масками герои доселе неведанных историй, по сравнению с которыми меркнут все драмы и трагедии, когда-либо виденные зрителями. Той оперой, где со всеми ее сказками и суевериями обретают жизнь самые небывалые фантази и потаенные желания. Той оперой, где среди мишуры и блесток можно найти самые дивные самоцветы. Той оперой, где Музыка обретает плоть, и ее властный зов заставляет трепетать сердца людей.
Все, абсолютно все важно в настоящей опере — недалекие директора, их вороватые помощники, истеричные примадонны, самовлюбленные теноры, строгие хор- и балетмейстеры, мечтательные юные хористки и балерины, беспробудно пьющие рабочие сцены... И неважно, что постороннему человеку, тем более — человеку светскому, этот странный калейдоскоп покажется совершенно безумным, а то и диким. Потому что в настоящей опере действуют свои собственные законы, существует своя особенная логика, делающая это яркое безумие не только прекрасным, но и гармоничным. И, подчиняясь этой логике, оживает самая главная оперная легенда — легенда о Призраке Оперы. О Призраке, без которого опера просто не может существовать — как не может существовать без музыкантов, певцов, танцоров...
Из всего этого складывается неповторимый, волшебный мир оперы. Мир оперы, завораживающий, интригующий. Мир оперы, отталкивающий и притягательный одновременно. Мир, бросающийся из крайности в крайность. Мир, где эти крайности давным-давно сплелись в единое, как самые страстные любовники. Мир оперы, который, впустив в себя однажды человека, уже никогда его не отпустит.
Таков ответ - длинный, сбивчивый, эмоциональный - на простой вопрос, что привело обратно рабочих сцены, костюмеров, музыкантов, танцоров, певцов и всех остальных, стоило лишь новым директорам оперы, фигурально выражаясь, открыть рот. Но другого ответа на него нельзя дать: ведь всех этих людей вернули в Опера Популер чувства — непонятные, противоречивые, но невероятно сильные.
Эти же чувства взыграли с новой силой, когда на законное место над зрительным залом наконец-то вернули хрустальную люстру. Просто поразительно, что все эти волнительные, чуть боязливые пересуды в театре вызвал пусть и огромный, но все же просто светильник. Но всему это давали прекрасное объяснение оперные суеверия, а вернее — их самая новая часть, связанная с относительно недавним пожаром и Призраком Оперы. Весь театр был полностью отреставрирован. Более того, было решено, какая именно опера откроет первый сезон новой жизни театра, и на сцене даже начались репетиции — что же говорить о том, что работа над костюмами и декорациями шла уже давно? Но люстры (по заверениям очевидцев, не просто упавшей, но сброшенной самим Призраком) по-прежнему не было в зале, словно с ее возвращением тянули до последнего момента.
Кто-то утверждал, что директора хотят приобрести другую люстру, но никак не могут найти подходящую. Другие утверждали обратное, что директора хотят видеть в зале именно эту люстру, просто никак не могут найти, кто бы смог ее восстановить. Существовало и несколько других версий, однако все мнения сходились в одном: злосчастная люстра стала своеобразным мистическим символом Опера Популер. С ней закончилась прошлая жизнь театра, с ней же должна начаться и новая.
Новые директора, мсье Арримар и мсье Ферсен, прекрасно чувствовали это своеобразное настроение волнительного ожидания, царящее в их театре. И это настроение волновало их самих. Спустя годы мсье Ферсен описывал в своих мемуарах эту непередоваемую атмосферу следующими словами: «У меня было такое впечатление, что все ждали какого-то знамения. Иногда мне начинало казаться, что и я сам с замиранием сердца начинаю ожидать... чего-то. Мой помощник рассказывал мне, что рабочие почти все время говорят о люстре, которую должны были привезти со дня на день. Похоже, в сознании работников театра до сих пор было слишком ярким воспоминание о том, как вслед за падением люстры, погиб так называемый «Призрак Оперы», отношения к которому я тогда не мог понять. Они и боялись своего привидения, и любили его. Проклинали и боготворили, словно он был их проклятьем и благословением одновременно. Возможно, они боялись, что вместе с восстановленной люстрой, последним «штрихом» в возрождении театра, в Опера Популер вернется ее легендарный Призрак, думал я. Сейчас же, спустя многие годы, я понимаю, что они не боялись. Они ждали этого.»
Видимо, именно поэтому, когда в театр привезли люстру, в зрительном зале столпилось множество людей, не имеющих к установке люстры ровным счетом никакого отношения. Мсье Арримар и мсье Ферсен, наблюдавшие за рабочими из одной из лож, прекрасно видели всех собравшихся зевак. Более того, директора знали многих из них в лицо и готовы были поклясться, что все пришедшие не просто работали в Опере в прежние времена, но и были на роковой премьере «Торжествующего Дон Жуана». Для этого вывода было достаточно лишь вниманительнее присмотреться к лицам людей, чьи взгляды были буквально прикованы к люстре.
Вот стоят мсье Рейе, концертмейстер, и мадам Жири, балетмейстер. А вот и дочь балетмейстера, красавица Мэг, в окружении подруг из балета и хора. Просто удивительно, насколько тихо ведут себя девушки. Кажется, они даже не говорят ни о чем — просто переглядываются между собой. Неужели и для этих юных дев так важно возвращение в родные стены этого несчастного светильника?! Что с людьми делает Опера, покачал головой мсье Ферсен.
Из-за кулис по очереди выглядывают представители всех оперных профессий. Ей-богу, уж лучше бы просто пришли в зал, а не толпились за сценой, грозя поломать все новые декорации и сорвать занавес, ворчал про себя мсье Арримар.
Вот у края сцены собрались музыканты. Мужская компания разбавлена двумя очаровательными костюмершами — Клариссой и Аньес. Да, очаровательными. Судя по всему, весельчак Николя сказал что-то не то, и Кларисса, не церемонясь, отвесила ему подзатыльник, а ее подружка Аньес тут же захихикала, а вслед за ней засмеялись и остальные.
Но стоило рабочим начать поднимать позвякивающая люстру, как про все глупости тут же забыли. Все взгляды вновь были прикованы к этому огромному хрустальному монстру, медленно возносящегося к нарисованном на потолке небу. Мсье Ферсен, большой любитель заключать пари, был готов поставить все свое состояние на то, что все присутствующие в зале затаили дыхание. Но, к его огромному сожалению, едва ли бы нашелся хоть один человек, не разделяющий этого мнения.
Потому что время словно остановилось в зрительном зале Опера Популер. Люди, казалось, забыли, что надо дышать. Все то время, начиная с момента, когда светильник подняли с пола, и заканчивая секундой, когда его окончательно закрепили под потолком, никто не осмеливался пошевелиться. А потом... Рабочие запплодировали. К ним, переглянувшись, присоединились в своей ложе директора.
После этого «зрители» еще несколько минут смотрели, как рабочие собирают инструменты, но вскоре и те, и другие покинули зал. Но директора еще смотрели на люстру из своей ложи.
-Ну что ж.. Похоже, теперь театр действительно готов к открытию, - медленно проговорил Ферсен. Постояв еще несколько секунд, он удовлетворенно кивнул и покинул ложу.
Арримар собрался выйти вслед за компаньоном, но остановился, совсем немного не дойдя до дверей ложи. Бросив взгляд в «поднебесье», он едва слышно пробормотал, обращаясь к люстре:
-Только не упади снова, ради всего святого!
Глава 1. Сомнения Маргариты ЖириГлава 1. Сомнения Маргариты Жири.
Пути обратного верста
На позабытые места -
Я ставлю триста против ста,
Что опоздаешь.
И под обломками любви
Опять ни неба, ни земли…
На что похожи эти дни
Теперь ты знаешь.
Давай, придумай что-нибудь:
Попробуй взглядом обмануть,
Вернуться с тем, чтобы вернуть, -
И проиграешь.
И не придуманная вдруг
Глухая тишина вокруг…
Тот в зеркале тебе совсем не друг -
Теперь ты знаешь.
Оттого, что ты есть,
Продолжается путь,
Оттого, что ты здесь,
Ничего не вернуть.
Не откроется дверь -
Там за дверью стена.
И тогда и теперь
Это та же война.
И незаметно для себя
Изменишь все и навсегда,
Хотя так было не всегда…
Не отыграешь
«Теперь ты знаешь», Би-2.
Каждая новая постановка, помимо определенной выгоды, также приносила с собой и множество проблем. Опера Популер не была исключением для этого театрального закона. Более того, она могла наилучшим образом проиллюстрировать практически все эти проблемы. Капризы истеричной примадонны. Музыканты, забывающие партитуры и опаздывающие на репетиции. Срывы этих самых репетиций. Балерины, предпочитающие сплетничать и хихикать, а не танцевать. Вечно пьяные рабочие, которые сначала никак не могут установить сложнейшие декорации, а потом случайно ломают их перед самым началом спектакля. Райское местечко, что и говорить. Правда, сейчас у оперы был богатый покровитель, который не жалел никаких денег на свою любимую игрушку, благодаря чему в рекордные сроки решались все проблемы театра. Все, кроме одной.
Ибо c чем не могли справиться даже деньги– так это с крайне эмоциональными характерами актеров и других работников театра. Бесконечные закулисные интриги, обиды, нервные срывы, неисчислимые театральные суеверия и прочие глупости, скандалы и истерики как по поводу, так и без… Это все давно являлось неотъемлемой частью театральной жизни, и внеплановые закулисные "спектакли" можно было только переждать – как стихийное бедствие, которое не может продолжаться вечно.
Но легче от этого никому не становилось.
Не становилось легче и Маргарите Жири, которую многие по привычке продолжали называть крошкой Мэг. В балете из новой постановки девушка должна была замещать прима-балерину, и в этом был корень всех ее нынешних бед. С одной стороны, это было просто замечательно – Мэг буквально жила танцем и с детства мечтала стать примой. Но с другой… С другой стороны девушку ожидали не только многократно увеличенные нагрузки и ответственность, но и зависть со стороны других балерин, совсем недавно бывших ее подружками. Не сказать, чтобы Мэг не ожидала этого, но одно дело – предполагать, основываясь на чужом опыте, а другое – почувствовать это на себе.
Сначала "подружки" единодушно обиделись, возмущенно вопрошая у высших сил (в роли которых выступали все, кто был готов выслушать и утешить девушек), почему роль, предназначенную для прима-балерины, отдали крошке Жири, в рассказах девушек ставшей неуклюжей "серой мышью" и до сих пор танцующей в театре лишь благодаря матери-балетмейстеру. Что интересно, сама прима-балерина, Сорелли, не высказывала возмущения по поводу неожиданной "замены". Вместо этого она посоветовала особо болтливым танцовщицам придержать язык и… взяла отпуск до начала репетиций следующей постановки.
Стоит ли говорить, что приму никто не послушал? Дело дошло даже не до намеков, а до открытого высказывания предположений, почему Мэг получила эту роль. Мадемуазель Жири, к тому времени уже уставшая как собака от многочасовых репетиций и доведенной практически до белого каления, устала каждый день узнавать о себе новые интересные подробности, порочащие ее честь. В итоге сцепившихся и шипящих, словно уличные кошки, балерин пришлось разнимать прямо посреди репетиции. А когда репетиция все же продолжилась, перед самым носом главной сплетницы, Сесиль, на сцену свалился мешок, противовес какой-то декорации. Так что репетиция в тот день все-таки была сорвана. Работники же, служившие в опере еще до пожара, не могли не посудачить о том, при каких обстоятельствах падали на сцену задники и мешки раньше.
А потом один из помощников директоров проговорился, что постановка этой "анонимной" оперы, о которой раньше никто и не слышал, не просто директорская блажь. Мол, мсье Ферсен и мсье Арримар не стали бы скрывать имя автора оперы, если бы сами знали его. И уж тем более не стали бы лично распределять роли в постановке – у них, знаете ли, есть дела поважнее. А вообще, если подумать, есть в Опера Популер некто, в чьем духе прислать оперу и подробнейшие указания по ее постановке…
К вечеру в опере только дурак не знал, что Призрак действительно вернулся, и именно он таинственный автор новой оперы, заранее распределивший все роли и давший подробные указания по постановке. А раз так – значит, новые директора приняли и выполняют все его условия, включая традиционные 20.000 франков в месяц и предоставление пятой ложи на каждое представление – билеты в нее, к слову, и так не осмеливались продавать. Так что всем будет лучше попридержать языки – а то можно не только из театра вылететь, но и повторить судьбу Жозефа Буке – ведь все его помнят, верно?
Помнить-то помнили, только это не помешало в тот же вечер появиться в театре десятку свежих слухов, главным героем которых снова стал знаменитый Призрак Оперы.
А на утро директора, узнав о последних плодах "народного творчества", созвали весь штат театра и строго-настрого запретили распускать подобные сплетни, иначе происходящим могут заинтересоваться жандармы, и ничем хорошим дело точно не кончится. Так что если с чьей-нибудь легкой руки слухи пойдут гулять по Парижу – виновники вылетят из Опера Популер быстрее, чем успеют сказать хоть слово. Потому что это дело касается только их оперного театра, и никого больше. А на прощанье мсье Ферсен добавил, что ему очень не хотелось бы, чтобы люстра из зрительного зала – как и любая другая, впрочем – снова упала и послужила причиной еще одного пожара.
Предупреждение (в особенности, последняя фраза мсье Ферсена), вынесенное директорами, лишь укрепило работников театра в их догадке, которая теперь переросла в твердую уверенность. И эта уверенность разбила уязвленных балерин на две вяло враждующие стороны. Одни продолжали воротить носы от крошки Жири, хотя и поумерили свой пыл, а другие резко "прозрели" и возжелали стать лучшими подругами для Мэг, надеясь, что и им перепадет милости от призрачного покровителя.
Но Маргарита уже успела по-настоящему обидеться на них и теперь игнорировала обе стороны. Вымотанная до предела, девушка стала очень раздражительной и иногда огрызалась даже на замечания матери, которой мало, кто отваживался перечить. Мадам Жири, впрочем, на дочь зла не держала – понимала, какого той приходится. Но вот остальные работники не были так благодушны. Зазнаек никто здесь не любил, а именно зазнайкой многим теперь казалась Мэг.
Именно поэтому в последний выходной перед премьерой компанию Маргарите за столиком в кондитерской составляла костюмерша Кларисса.
История их знакомства началась двенадцать лет назад, когда Маргарита Жири и Кларисса Лафорэ почти одновременно попали в Опера Популер. Одна – в балет, которым руководила ее мать, Антуанетта, а вторая – в хор. Тогда они еще не общались – просто знали, что где-то в театре есть девочка с таким именем – и все. У них даже общих подруг не было - одна общалась с балеринами, другая – с хористками. Обе делали определенные успехи, но одна жила в мире танца, а другая – в мире пения. Да и Кларисса была старше Мэг на целых четыре года – большая разница в их возрасте. Они были совершенно неинтересны друг другу. К тому же, крошке Жири было не до дружбы со старшими девочками.
Потому что весной 1860 года в жизнь Маргариты вошла маленькая шведка по имени Кристина. Она была дочерью старого знакомого мадам Жири, скрипача Густава Даэ. После его смерти девочка осталась совершенно одна, и мать Мэг, выполняя последнюю волю покойного, удочерила ее. Кристина была младше своей новоиспеченной названной сестры всего на два месяца, но по сравнению с Мэг – жизнерадостной и самостоятельной девочкой, так и пышущей задором и румянцем - она казалась совсем маленьким и беззащитным ангелочком. Ее внешность лишь усиливала впечатление – хрупкая, бледная, с огромными испуганными глазами и самой настоящей гривой непослушных каштановых волос. Она вызывала умиление и жалость, и крошка Жири решила взять на себя обязанности "старшей сестры" по отношению к маленькой шведке, которая навсегда заняла особое место в сердце Мэг.
Кристину в театре приняли неплохо, даже старшие девочки, обожавшие задирать нос, не приставали к маленькой сироте. А некоторые даже прониклись к шведке определенной симпатией. Кларисса была одной из них. Будучи девочкой достаточно обеспеченной (кажется, у ее матери-танцовщицы был очень щедрый покровитель), она без конца таскала "сестренкам" конфеты и другие сладости, а на день рождения Кристины и вовсе подарила ей фарфоровую куклу – как же имениннице тогда все завидовали! Воодушевленная неподдельным восторгом в глазах малышки Даэ, Кларисса одолжила у кого-то из музыкантов скрипку, на которой умела играть, и хотела порадовать девочек "праздничной песней". Но Кристина, увидев в руках у хористки скрипку, заплакала и попросила ее уйти. Лафорэ, оскорбленная в лучших чувствах, фыркнула и, зажав скрипку под подмышкой, с гордым видом удалилась из спальни. После, казалось бы, так хорошо начавшегося праздника, опекунша смогла успокоить Кристину лишь на второй день. Кларисса же, переставшая носить сладости, да и вовсе замечать дочерей мадам Жири, так и не поняла своей ошибки. За что Мэг на нее очень сильно разозлилась.
Но через полгода от этой детской обиды не осталось и следа. О досадном случае давно забыли, да и Кристина перестала расстраиваться и плакать от любого напоминания об отце, хотя по-прежнему очень много времени проводила в маленькой часовне при опере. А Кларисса снова стала девочкой "из другого мира" – только этот "мир" стал чуть ближе и понятнее. Причина же этого сближения была более чем нерадостная. В феврале 1861 года погибла мать Клариссы, и девочка, сраженная горем, даже не могла говорить несколько дней. А потом стало ясно – петь она больше не сможет. К одному горю добавилось еще одно, и Кларисса, бродившая по опере, была похожа на тень, жалкое подобие самой себя. И, когда Мэг смотрела на хористку – бывшую хористку, зачем обманывать себя? – сердце девочки щемило от жалости. Конечно, Кларисса была неправа, она всегда была вздорной и избалованной девчонкой – но она тоже человек. Поэтому Мэг спросила у матери, можно ли чем-то помочь Лафорэ. Подумав, но даже не надеясь на удачу, мадам Жири (ожидавшая, что осиротевшую девочку со дня на день заберет опекун), предложила ей попытать свои силы в балете. И Кларисса согласилась. А через несколько месяцев стало ясно, что не зря. Опекун явно не собирался забирать ее, и, оправившись от горя и снова став улыбаться, новоиспеченная балерина стала вкладывать в танец все силы и душу и добилась определенных успехов. Даже строгая мадам Жири, вопреки обыкновению, часто от души хвалила свою новую подопечную.
Пожалуй, в тот момент Маргарита и Кристина могли бы принять Лафорэ как подругу, но после смерти матери та сильно изменилась. И то, как она переживала свою утрату, совершенно не было похоже на переживания Кристины. Кларисса не проронила ни единой слезинки на глазах у посторонних, спокойно реагировала на случайные упоминания о ее трагедии и не позволяла себя жалеть. Она со всеми общалась, но в то же время оставалась замкнутой, погруженной в какие-то свои мысли. Она часто покидала общество других балерин и часами бродила по опере в одиночестве, заставляя наставницу волноваться. Однажды мадам Жири и вовсе выловила Клариссу в подвалах у какого-то сомнительного лаза. Боже, сколько же было тогда крику! Так или иначе, только приблизившись к возможному пониманию Клариссы, Маргарита Жири снова оказалась в начале своего пути.
А спустя семь лет Лафорэ ушла из балета. С годами она не только росла и хорошела, как и все девочки, но и здорово вытянулась, особенно по сравнению со сверстницами. Было ясно, что с таким ростом ей в балете мало, что светит. Кларисса спокойно выслушала объяснения мадам Жири, почему ей будет лучше поискать себе другое призвание, и ушла из балета. Но не из Опера Популер. Явно не желая покидать театр, который успел стать ей родным домом, Лафорэ устроилась помощницей костюмера, а через пару лет и сама стала костюмершей.
Каждый раз, видя Клариссу, Мэг пыталась понять, что держит ту в театре. Неужели детская мечта стать певицей или балериной, от которой ей пришлось отказаться? Но Лафорэ, казалось, была вполне довольна своей жизнью и даже не вспоминала о былых мечтаниях. Так что Мэг быстро забыла про юную костюмершу. К тому же, тогда ее занимали совсем другие мысли. У крошки Жири и ее названной сестры начался новый период в жизни – из учебных классов их, наконец, выпустили на сцену. Едва ли хоть кто-то из зрителей обратил на них внимание, но юным балеринам хватало и того факта, что они танцуют на сцене Опера Популер и видят перед собой полный зрительный зал.
Пожалуй, это были лучшие годы детства и юности Маргариты Жири. Самые беззаботные и солнечные годы, когда юные балерины радовались каждому представлению, со смехом пересказывали друг другу сплетни и тайком от мадам Жири сбегали в кондитерскую, где тратили почти все свои сбережения на крайне вредные для фигуры сладости.
Это легкомысленное счастье продлилось вплоть до осени 1870 года, когда в опере "Ганнибал" Кристина заменила примадонну Карлотту Гуадичелли, так не во время решившую проявить характер и отказавшуюся петь. Сложись все иначе, возможно, о синьоре Гуадичелли так и не вспомнили бы, а юная, но очень талантливая певица Кристина Даэ вскоре стала бы известной на весь Париж оперной дивой.
Только вот судьба распорядилась иначе. В Опера Популер объявился друг детства Кристины, очень симпатичный молодой человек по имени Рауль, по совместительству оказавшийся виконтом и покровителем их театра. Он был безумно похож на прекрасного принца из сказок, и Мэг совершенно не винила подругу за то, что все ее внимание переключилось на молодого виконта. В конце концов, на ее месте крошка Жири едва ли вела бы себя иначе.
Но легче от этого Маргарите не становилось, потому что она совершенно неожиданно осталась одна. Подружки вдруг показались невыносимо скучными и недалекими, мать была полностью занята воспитанием балерин, а лучшую подругу "похитил" ее ухажер… Мэг Жири отчаянно скучала и за спасением от скуки и одиночества, неожиданно для самой себя, пришла к Клариссе Лафорэ, которая приняла балерину с неожиданной теплотой. Костюмерша каждый раз угощала ее чашечкой чая и каким-нибудь пирожком, после чего девушки сидели допоздна, рассказывая друг другу страшные истории, устроившись где-нибудь в костюмерной, а то и чьей-нибудь пустующей гримерной. То есть, Маргарита сидела, молча внимания, а Кларисса рассказывала. И очень часто она рассказывала о Призраке Оперы, который занимал сейчас почти все умы театра. Костюмерша оказалась удивительной кладезью историй, о которых Мэг даже не слышала. К тому же, если верить самой Лафорэ, она несколько раз своими глазами видела Призрака, когда спускалась в подвалы, чтобы побродить там и помечтать в одиночестве. Ее описание оперного привидения здорово отличалось от "общепринятого". По ее словами Призрак был высоким статным мужчиной с темными волосами и белой маской на лице. Вернее, полумаской, закрывающей лишь правую сторону его лица, открытая часть которого была вполне человеческой и даже симпатичной, что бы там не болтали про желтую кожу и дыру вместо носа. Но самое главное – у Призрака был голос дивной красоты, заставляющий позабыть обо всем на свете.
Чем больше Мэг Жири слушала Клариссу, тем сильнее ей начинало казаться, что "Ангел Музыки", о котором так часто ей говорила Кристина, и есть таинственный Призрак Оперы. И тогда слухи, гулящие по театру, обретали совершенно другое значение.
А потом был новогодний маскарад, который почтила своим присутствием сама Красная Смерть. Тогда Мэг, как и многие другие, не могла отвести взгляд от Призрака, облаченного в кроваво-алый костюм и раздающего указания по постановке своей оперы. И думала о том, что Кларисса, кажется, ничего не выдумала. Ни насчет роста, ни насчет статности, ни насчет колдовского голоса. А Кристина так смотрела на него, что у крошки Жири не осталось сомнений – этот голос действительно был голосом ее Ангела музыки.
Маргарита пыталась поговорить с подругой после праздника (который, что и говорить, был испорчен), но виконт боялся оставить возлюбленную даже на минуту. Но это было лишь половиной беды! Потому что мадам Жири строго-настрого запретила дочери вмешиваться в жизнь Кристины и следила за каждым шагом балерины. Мэг мучилась от невозможности помочь подруге, которая с каждым днем становилась все бледнее и печальнее, но ни с кем не могла поделиться своими опасениями. Чуть легче, правда, стало с началом репетиций злосчастной оперы. Ежедневные занятия помогали хоть как-то забыться, а потом… Потом выяснилось, что костюмами для этой постановки занимается Кларисса.
Мэг всегда вставала в конец очереди на примерку, поэтому в итоге оставалась с костюмершей наедине, и они могли спокойно поговорить. Крошка Жири путанно пыталась объяснить, что происходит с Кристиной, и как та нуждается в дружеской поддержке, а она, ее лучшая подруга, ничем не может помочь. Мэг жаловалась и на виконта: вместо того, чтобы забрать невесту из театра, он решил поймать Призрака и использовать для этого Кристину в качестве приманки! Слушая балерину, Лафорэ становилась мрачнее тучи. Она редко отвечала что-либо конкретное, чаще бормотала под нос нечто вроде "Мне это не нравится", "Все зашло слишком далеко" или "Это плохо кончится", и Жири не могла не согласиться с ней. И пусть костюмерша нервничала, постоянно колола руки иголкой и ругалась сквозь зубы, лишь изредка отвечая юной балерине, Маргарите было достаточно того, что хоть один человек в театре выслушал ее и воспринял ее опасения всерьез.
Пожар в Опера Популер окончательно разрушил привычную жизнь обеих девушек, и именно это их объединило, превратив их непонятные отношения в настоящую дружбу. Они вмести пытались начать жизнь с чистого листа, вместе искали новую работу и заново налаживали быт, вместе они услышали о восстановлении их родного оперного театра и вернулись туда.
Вместе же их и угораздило получить роли в новом спектакле.
Если то, что крошка Мэг заменила прима-балерину, вызвало негодование и недоумение в основном в балете, то с Клариссой было совсем по-другому. Эту историю до сих пор в театре поминали к месту и не к месту.
Дело было в том, что Призрак Оперы действительно вернулся.
Первое письмо от него новые директора получили в день официального открытия Опера Популер. Призрак приветствовал их в своем театре и выражал надежду на то, что Ферсен и Арримар проявят благоразумие и не станут искать с ним ссоры. Читая послание, написанное ярко-красными чернилами и извлеченное из конверта с оттиском в виде черепа на сургуче, директора не верили своим глазам. В итоге они сошлись на мнении, что это чья-то дурацкая шутка, и никому ничего не рассказали.
Но через неделю "шутка" повторилась. На этот раз в письме разъяснялись тонкости сотрудничества между дирекцией Опера Популер и ее Призраком. Как узнали директора, требование выплаты двадцати тысяч франков ежемесячно и предоставления в безвозмездное пользование ложи №5 было вовсе не шантажом, а платой за выполненную работу. Своеобразная реклама была лишь побочным эффектом присутствия в опере Призрака, который следил за благополучием своего театра, сообщая директорам (если они выполняли его требования) о любых проблемах: начиная с плохо закрепленных задников и заканчивая дельными советами по постановкам и эскизами ко многим декорациям и костюмам. Все это стало грандиозным открытием для Ферсена и Арримара. Историю оперного "привидения" они прекрасно знали, но всегда считали его не столько сумасшедшим и маньяком, сколько ловким мошенником и шантажистом. И представить, что пресловутые двадцать тысяч франков были заработаны Призраком относительно честным трудом…
Финальным же аккордом стало третье письмо, появившееся через два месяца после открытия Опера Популер. Короткая записка, написанная неизменными красными чернилами, сообщала о том, что кое-кто из директорских помощников нечист на руку, и советовала проверить счета – вдруг кто приворовывает?
Охваченные плохим предчувствием, директора бросились проверять счета и с ужасом поняли, что их призрачный советчик был прав. Уже через час Жиль, тот самый вороватый помощник, вылетел из здания оперы, а Ферсен и Арримар заперлись у себя в кабинете, севшими голосами обсуждая свое положение. В мистику, как уже говорилось, они не верили, Призрак явно не был чьей-то шуткой или плодом воображения, и теперь перед ними стоял вопрос: попытаться договориться с таинственным "духом" оперы как с нормальным человеком или сразу обратиться в полицию? В ходе обсуждений они часто вспоминали, чем кончилась прошлая попытка жандармов под предводительством виконта де Шаньи поймать Призрака. Такой вариант развития событий уважаемых директоров никак не устраивал. Убытки от пожара не шли ни в какое сравнение с жалкими двадцатью тысячами франками, которые просил за свои услуги Призрак.
Господа директора не только не верили в мистику, но были людьми благоразумными и практичными. Опера никогда не была способом заработать деньги, скорее наоборот. Директорство в ней было лишь интересной игрой, которую мог себе позволить далеко не каждый преуспевающий предприниматель, даже при наличии у театра щедрого покровителя. Разумеется, при должном управлении опера все же давала выгоду, но та едва-едва перекрывала многочисленные затраты. Но стоит им, директорам, заявиться к жандармам и пожаловаться, что оперу снова шантажирует Призрак, и не будет даже этого. Нет! Все будет намного хуже! Ферсен и Арримар до сих пор с ужасом вспоминали роковую премьеру "Торжествующего Дон Жуана" - то, как упала огромная люстра, и в считанные секунды зрительный зал охватил огонь. Это будут не просто колоссальные убытки, но и неминуемый шлейф насмешек и позора. Все, что им удалось нажить за годы своего предпринимательства, может обратиться в ничто – такова судьба директоров, не сумевших договориться или совладать с оперным привидением. Такая перспектива Ферсена и Арримара совершенно не вдохновляла. Разумеется, помнили они и Жозефа Буке, убитого прямо посреди спектакля, и полупридушенного (а не задушенного, вопреки слухам) тенора Пьянжи… А вдруг Призрак снова возьмется за свою излюбленную забаву? Страшно, конечно, мало ли что ему взбредет в голову. Но, может, проще и безопаснее согласиться на его условия? Требует-то не так уж много. А если что-то пойдет не так… Что ж, за жандармами они всегда успеют послать.
На следующий день директоров на столе ждала короткая записка в конверте с неизменным черепом: "Я рад, что вы проявили благоразумие. Я уверен: наше сотрудничество будет плодотворным и приведет к процветанию Опера Популер, стоит вам лишь прислушаться к моим советам".
Более полугода все было просто замечательно. Призрак давал советы по постановкам, иногда присылал эскизы, которыми предлагал воспользоваться, или советовал заменить кого-нибудь из рабочих. В благодарность за это и за спокойную (насколько это возможно в театре) жизнь директора не продавали билеты в пятую ложу и раз в месяц оставляли там конверт с платой за оказанные услуги. Совместное с Призраком владение оперой оказалось не таким уж страшным, как казалось сначала. "Невидимый друг" редко напоминал о себе и директорам, и простым рабочим, лишь иногда едва различимой тенью мелькая где-нибудь на колосниках.
Смешно сказать, но однажды директора первыми вступили с Призраком в переписку. Готовилась совершенно новая постановка балета одного молодого парижского композитора, и были некоторые трудностями с громоздкими декорациями и расстановкой кордебалета, который везде мешался, куда его ни поставь. Перед этим смелым шагом директора долго мялись и спорили друг с другом, но в итоге все-таки решились и оставили свое послание с просьбой о совете в пятой ложе. Ответа все не было, и директора даже забыли о своем письме, но через неделю ответ от Призрака все же пришел. К письму с советом, что делать с кордебалетом, прилагалась кожаная папка с эскизами декораций. Убедившись, что это им не снится, директора вызвали к себе концертмейстера, которому пересказали совет Призрака и вручили папку с эскизами. А после удачной премьеры и вечера в ее честь директора настолько прониклись симпатией к своему советчику, что оставили в его ложе бутылку дорогого коньяка. А на утро, среди многочисленных писем с поздравлениями, они обнаружили записку с ироничным советом меньше пить.
Раздача подобных советов, впрочем, не помешала Призраку забрать подаренную бутылку.
Впервые после этих событий Ферсен и Арримар засомневались в принятом ими решении в июне 1872 года, когда вместе с новым письмом от Призрака они обнаружили в кабинете кожаную папку, серебряное теснение на которой гласило "Влюбленная Смерть". Желание Призрака поставить на сцене театра свою новую оперу не вызвало у директоров должного воодушевления, зато напомнило о постановке другого его творения в феврале прошлого года, после которой театр оказался в крайне плачевном состоянии. Хуже всего было то, что доходчиво и вежливо объяснить свое нежелание ставить "призрачную" оперу директора не могли – все их аргументы явно были для Призрака пустым звуком. Звуком, которые впервые за многие месяцы их сотрудничества заставил "невидимого друга" оставить свой привычный иронично-вежливый тон в письмах.
Своим новым письмом Призрак разбил в пух и прах слабое сопротивление директоров, последним аргументом которых стал странный подбор актеров на роли. Призрак советовал перестать валять дурака и заняться наконец-то делом. Мол, только тогда они поймут его замысел.
Опасаясь, что вместо следующего требовательного письма они получат рухнувшую люстру или какого-нибудь придушенного работника, директора все же объявили о постановке новой оперы и распределении ролей. Новость мигом облетела весь оперный театр, вызвав настоящий шквал удивления, негодования, смешков и жгучего любопытства. Поэтому, когда директора, наконец, собрались с духом и отправились на поиски Клариссы Лафорэ, у дверей кабинета их поджидала целая толпа любопытных "сопровождающих".
Ферсен и Арримар чувствовали себя очень неуютно и, попросту говоря, по-идиотски. Они, конечно, знали, что у одной из театральных костюмерш было балетно-хоровое прошлое, но дать ей главную роль в опере?! Их успокаивали лишь слова Призрака, что "если вы дадите ей возможность показать себя, но она не оправдает наших надежд – можете смело забыть о моей просьбе". В конце концов, пусть попробует спеть пару арий – а потом они извинятся перед Призраком за то, что его новая пассия не оправдала надежд, и отменят постановку.
Кларисса обнаружилась в костюмерной, в окружении своих коллег. У дам был перерыв, они пили чай, болтали о чем-то своем и крайне удивились гостям… такой толпе гостей: в костюмерную вошли лишь директора, но за открытыми дверями столпилось больше десятка человек, и их было более, чем прекрасно видно и слышно. Проклиная про себя Призрака и его дурацкие требования, Ферсен и Арримар сбивчиво объяснили мадемуазель Лафорэ суть их к ней просьбы.
На пару минут в костюмерной повисла крайне озадаченная тишина. Кларисса внимательно, с беспокойством в глазах, осмотрела директоров, после чего спросила: "Месье, вы с ума сошли?"
Директора даже и не предполагали, что это будет так трудно – уговорить девушку не то, чтобы выйти на сцену, но и просто попытаться спеть парочку партий из оперы Призрака. Она отчаянно сопротивлялась желанию директоров, пытаясь оправдаться тем, что не танцевала больше четырех лет, а с пением дела обстоят еще хуже, да и что это за мода – выпихивать на сцену костюмерш?! Тактичные переговоры, на которые так надеялись директора, грозили вот-вот окончательно перерасти в базарный скандал и сущий балаган, над которым потешалась уже половина оперы. В отчаянии Арримар, уже не вспоминая о желании отделаться от Призрака с его творением, простонал: "Но вы же даже музыку не слышали! Замечательная музыка, дивные партии! Вы не знаете, от чего отказываетесь!". После этих слов Кларисса неожиданно смягчилась и позволила отвести себя в зал, где уже собрались музыканты. Некоторые время она просто слушала музыку с практически отсутствующим видом, а потом отобрала у дирижера его партитуру и углубилась в чтение. А еще через пару минут смущенно попросила музыкантов сыграть арию "Небеса" и… запела.
Признаться честно, до этого момента директора не понимали, в расчете на что Призрак писал партии Смерти, которая, как ни странно, и была главным героем оперы. С двумя оставшимися персонажами первого плана все было предельно просто: Анжелика – сопрано, Санном – тенор. А в роли Смерти, по мнению директоров, было логичнее всего выпускать двух актеров по очереди – девушку с не очень высоким голосом и какого-нибудь юного тенора. Потому что партии Смерти явно были написаны для двух голосов – женского и мужского. Собственно, в этом было ничего удивительного – по сюжету Смерть являлась то в облике женщины, то в облике мужчины. Во многом именно поэтому директоров поразило желание Призрака видеть в этой роли одну лишь мадемуазель Лафорэ.
Но в тот момент Арримар и Ферсен забыли о своих сомнениях и нежелании ставить "Влюбленную Смерть". Все их внимание было сосредоточено на поющей девушке, чей голос с каждой секундой становился все увереннее. Какой идиот сказал, что она сорвала голос? Чушь собачья! У нее не очень высокий, но сильный голос, она удивительно точно берет ноты - если она действительно много лет не пела. К тому же, она умело меняла интонации и тембр – и это добавляло мелодии новые оттенки. Это стало ясно, когда вслед за "Небесами" Кларисса исполнила одну из арий Смерти на маскараде, где та впервые появлялась в облике молодого и таинственного иностранца. И в какой-то момент директорам действительно показалось, что они слышат мужской голос – того самого юного тенора, о котором совсем недавно думали. Но вот Лафорэ перешла к другому куплету, и ее голос снова приобрел однозначно девичье звучание.
Ну надо же! Директора не раз слышали о людях, чье умение владеть голосом граничило с чудом, а Арримар когда-то давно был лично знаком с парочкой чревовещателей и дамой, которая могла невероятно точно подражать не только мужским и женским голосам, но и пению самых разнобразных птиц. Правда, эта дама, при всех своих талантах, была настолько полной и… малосимпатичной, что и вспоминать о ней не хотелось. А тут – и голос, и мордашка. Похоже, у Призрака действительно какой-то особый нюх на дивные самородки, незамеченные никем более в мишуре и блеске театральной жизни. Кларисса, конечно, мало похожа на юную мадемуазель Даэ, которую Призрак попытался вывести на сцену в прошлом, но… Чем меньше напоминаний о прошлом – тем лучше.
От размышлений директоров отвлекла костюмерша, переставшая петь так же неожиданно, как и начала. Сжимая в руках папку с партитурой, девушка нервно спросила Ферсена и Арримара, можно ли поговорить с ними наедине. Когда же Ферсен запер за ними дверь директорского кабинета, оставив толпу сопровождающих изнывать от любопытства, Лафорэ прямо в лоб спросила: эту оперу написал Призрак? Директора, опешившие от такой проницательности, не придумали ничего лучше, чем сказать правду. Они ожидали любой реакции на свой ответ, но только не того, что глаза костюмерши (или уже певицы?) засияют неподдельным восторгом. Кларисса тут же стала предельно вежливой и милой и выпросила эскизы, о которых директора имели неосторожность проговориться. С интересом рассмотрев эскизы декораций, она открыла папку с рисунками костюмов – и в безмолвном восхищении закачала головой. После чего уточнила, действительно ли господа директора собираются ставить оперу Призрака с ней в роли Смерти, и, получив утвердительный ответ, попросила разрешения так же заняться и костюмами. А когда Ферсен попытался что-то сказать про долгие и утомительные репетиции, Кларисса стала рассказывать, как это важно для нее – поработать со столь необычными костюмами. При этом она так тараторила и умоляюще смотрела на директоров, что у Ферсена разболелась голова, а Арримар вспомнил о своей восьмилетней племяннице – примерно так же та выпрашивала очередную куклу. Так или иначе, директора не нашли в себе сил отказать.
И теперь, перед премьерой, Кларисса буквально разрывалась. Едва кончались репетиции и все сопутствующие им неурядицы, она спешила в костюмерную. Там она вместе с остальными театральными портнихами подгоняла костюмы под фигуры актеров, подшивала подолы и вносила последние штрихи в отделки костюмов, безумно радуясь, что этап кройки и непосредственно пошива был уже давно пройден, и не пришлось в последний момент полностью перешивать ни один из костюмов. Однако работы все равно хватало, и от нее голова шла кругом. Пару раз Мэг приходилось вечером искать свою подругу, чтобы напомнить ей о необходимости возвращаться домой и отсыпаться. Слава богу, о еде Лафорэ не забывала…
Но, хоть она и уставала намного больше крошки Жири, Кларисса, в отличие от своей подруги, каким-то чудом избегала меланхолии и апатии и каждый раз находила в себе новые силы на новые свершения. Даже не столько физические – усталость, в конце концов, брала свое, и девушка часто засыпала за работой в костюмерной,- сколько моральные, а это оказалось намного важнее.
И вот сейчас они сидели в кондитерской, и Маргарита с тоской думала, что никогда бы не смогла выглядеть столь жизнерадостной и быть такой активной после почти двух месяцев подготовки к этой злосчастной опере. Все утро и почти весь день выходного балерина посвятила здоровому крепкому сну. То есть тому, чего была лишена уже много дней. И лишь вдоволь понежившись в кровати и порадовавшись тишине и спокойствию, Мэг покинула квартиру, которую снимала с матерью после памятного пожара в опере, и пришла в кондитерскую, где с ней договорилась встретиться Кларисса.
Сама же мадемуазель Лафорэ провела этот день крайне продуктивно, чем уже успела похвастаться перед балериной и даже продемонстрировала несколько своих покупок. Мэг рассказывать было нечего, поэтому некоторое время они молча употребляли чай и пирожные по назначению. А потом все-таки разговорились – об оперных слухах. Припомнили подробности последнего явления Призрака – с тех пор прошла неделя, и это событие успело обрасти самыми невероятными подробностями. Эти самые подробности были намного интереснее самого происшествия, в котором не было ничего удивительного – осветитель Андре был настолько пьян, что с одинаковым успехом мог увидеть и Призрака Оперы, и Красную Смерть, и самого дьявола в окружении зеленых бесенят. Собственно, раньше Андре и рассказывал всем желающим о бесенятах, увиденных после очередного возлияния, так что в них уже давно не было ничего непривычного для любого, кто хоть немного знал осветителя. Трезвый Андре был фигурой более, чем мифической. Но, когда в темном полуподвальном коридоре осветителю привиделась закутанная в черный плащ фигура с белой маской на лице, тот так перепугался, что к своим товарищам примчался уже едва ли не трезвым.
Разумеется, простого появления Призрака на несколько секунд народной молве было недостаточно, и вскоре появились те самые приукрашенные версии этого события, которые сейчас и обсуждали девушки.
-Значит, ты думаешь, что Андре все это привиделось, и никакого Призрака на самом деле не было? - спросила Мэг. Она вертела в руках чайную ложечку и даже не смотрела в сторону подруги – кому-нибудь могло бы показаться, что балерина старательно отводит взгляд, словно чего-то боится.
Кларисса, даже если и заметила это, не показала и виду. Она беззаботно рассмеялась:
-Глупости! Я прекрасно, не хуже тебя, знаю, что Призрак существует на самом деле, и это вовсе не бесплотный дух, который запросто может появиться из-за стены прямо перед носом у случайного прохожего. А если бы он и обладал такой способностью – то свидетелем своего явления выбрал кого-нибудь менее… благоухающего, - девушка прыснула. – Андре малый неплохой, но уж больно много пьет. В этом-то и причина. Я просто удивляюсь, как его до сих пор не выгнали за пьянство…
Маргарита рассеянно кивнула, соглашаясь скорее с какими-то своими мыслями, нежели с высказыванием. О да, именно со своими мыслями…
* * *
Продолжение главы - в комментариях, ибо полностью текст в сообщение не влез.
@музыка: "Теперь ты знаешь" - Би-2
@темы: Призрак Оперы, Немного творчества, La Malice, Фанфики
-
-
16.09.2010 в 22:18А потом стало известно, что Опера Популер восстанавливают, и Мэг уговорила мать вернуться в их родной театр. Мадам Жири долго отказывалась. С одной стороны, Мэг понимала ее, но с другой — ей самой безумно хотелось вернуться в театр. Разумеется, она могла сделать это и без матери, но в душе балерины жило по-детски наивное желание жить, словно ничего не случилось. Когда она поделилась своими мыслями с Клариссой, костюмерша ее внимательно выслушала и совершенно серьезно сказала, что попытаться, конечно, можно, но точно так же уже никогда ничего не будет. В тот вечер на прощанье Кларисса пообещала помочь уговорить мадам Жири.
А на следующий день к ним пришел помощник новых директоров с предложением к Антуанетте Жири снова занять место балетмейстера в Опера Популер. Это могло быть совпадением, но... В совпадения Маргарита больше не верила.
Так или иначе, они все-таки вернулись в оперу. Первое время мать с дочерью буквально разрывались между домом и работой. Первой не выдержала Мэг: она забрала из квартиры самые необходимые вещи и перебралась в общую спальню под самой крышей театра, которую занимали балерины. К такой не самой комфортабельной жизни, правда, пришлось привыкать практически заново, но Мэг и не думала сожалеть о сделанном выборе — жить среди остальных балерин было намного веселее, чем с матерью, и это действительно было безумно похоже на прежние времена. Сама же мадам Жири сопротивлялась очевидному намного дольше. В небольшую комнату рядом с балетными классами, которую она занимала раньше, строгая балетмейстерша перебралась лишь спустя два месяца после официального открытия Опера Популер, состоявшегося в ноябре 1871 года.
С тех пор квартира (которую, несмотря ни на что продолжали оплачивать) практически всегда пустовала, служа своеобразным хранилищем для ненужных или слишком громоздких вещей. Она оживала лишь по некоторым выходным, когда мадам Жири с дочерью решали отдохнуть от суетной оперной жизни.
Впрочем, в последнее время мадам Жири предпочитала отдыхать, заперевшись в своей комнте в театре, так что квартира перешла практически в полное пользование к ее дочери. Но и та не желала лишний раз оставаться там надолго — комнаты, в которых давно никто не жил, производили тягостное впечатление одиночества и тоски. Приходя сюда из многолюдного и шумного театра, Мэг всегда словно выходила из теплого дома на промозглую ночную улицу. Находиться здесь подолгу балерина могла лишь в часы глубокой задумчивости и печали, когда не желала никого видеть.
Именно такой час и настал в этот вечер. Разве что кроме задумчивости и печали душу мадемуазель Жири терзали еще и сомнения, а пальцы были ледяными от необъяснимого волнения.
Выйдя из кондитерской и распрощавшись с Клариссой, Мэг направилась в их с матерью квартиру, которая встретила девушку привычными темнотой и тишиной. Не тратя время на зажигание керосиновой лампы, стоящей на тумбе возле входной двери, балерина пересекла узкий коридор и, войдя в свою комнату, заперла за собой дверь. Едва ли в этом была нужда, но так Мэг чувствовала себя спокойнее.
В спальне крошки Жири, небольшой комнате, вмещающей в себя кровать, платяной шкаф и массивное зеркальное трюмо, так же выполняющее функции письменного стола, было намного светлее, чем в коридоре, и здесь Мэг тоже не стала возиться с лампой. Сейчас лучи солнца еще падают в окно, а когда небесное светило окончательно скроется, на улице зажгутся фонари, и их света будет вполне достаточно для того, что она собиралась сделать.
Вздохнув, девушка открыла дверцы шкафа и, встав на цыпочки, достала с полки для шляп шкатулку с резной крышкой. Эта шкатулка была подарком матери на шестнадцатилетие, и, вручая его, мадам Жири что-то говорила про ленты и драгоценности, которые там можно хранить. По началу Мэг действительно хранила там свои многочисленные ленты и булавки, но вот уже полтора года, как подарку нашлось другое применение.
Забыв о распахнутых дверцах шкафа, девушка села на кровать и, откинув резную крышку, достала из шкатулки пачку писем и разложила их вокруг себя.
Письма были написаны на дорогой, плотной бумаге — сама Мэг на такой никогда не писала, просто не могла себе позволить. Автор же писем явно о цене бумаги не думал, как и об объеме своих посланий — вот три листка, датированные апрелем 1871 года, вот пять — от первого мая того же года, а июньское письмо и вовсе состоит из восьми листков...
Все листки были скреплены между собой швейными булавками, чтобы они не растерялись и не перемешались друг с другом. Кое-где на на бумаге виднелись кровавые пятнышки — по началу Мэг часто колола пальцы, пока не приноровилась работать с воинственным булавками.
Все письма начинались одинаково — со слов «Моя дорогая Мэг!», выведенных аккуратным округлым почерком, хорошо знакомым юной балерине.
Все письма заканчивались одинаково — словами «Безумно скучаю по тебе, твоя Кристина».
Мэг до сих пор помнила, как пришло самое первое письмо. Был конец апреля, прошло почти три месяца с тех пор, как балерина видела в последний раз свою подругу, названную сестру, Кристину Даэ — видела на сцене, когда та играла роль Аминты в опере «Торжествующий Дон Жуан». В опере, написанной Призраком, который решил сам исполнить партию главного героя в своем творении и вышел на сцену в тот роковой вечер. Роковой вечер... О да, роковой. Как много раз Мэг укоряла себя за то, что спустилась в подземелья оперы не вслед за виконтом де Шаньи, которому показала дорогу ее мать, а позже, вместе с жандармами и разгневанной толпой, жаждущей отомстить Призраку Оперы. Но, когда они нашли его логово, там никого уже не было. Только разбитые зеркала и белая полумаска рядом с музыкальной шкатулкой — все, что ждало преследователей. Что здесь произошло? Где Кристина, где Рауль? Где... Призрак?
Было столько вопросов, и ни одного ответа. Мэг чувствовала себя совершенно опустошенной и... обманутой.
Она ушла из подземелий, прижимая к груди найденную маску. Вернувшись наверх, юная балерина буквально набросилась на свою мать, требуя объяснений. И, к своему удивлению, получила их: историю о спасенном из бродячего цирка мальчике с изуродованным лицом, о его жизни в подвалах оперного театра и о том, как он стал не только Призраком Оперы, но и Ангелом Музыки для Кристины.
После этих откровений Мэг несколько дней ни с кем не разговаривала. Просто сидела неподвижно,сжимая в руках белую полумаску, и думала. Сопостовляла все, что видела и знала сама, с рассказами матери и Клариссы. Злилась — на подругу, на двух влюбленных в нее мужчин — за все это безумие. Злилась — на мать и костюмершу, которые знали так много и ничего не сделали. Злилась — на себя — за то, что ничего не видела. Боялась — за Кристину. После случившейся трагедии никто не видел ни ее, ни виконта де Шаньи. Что с ними, почему Кристина до сих пор не дала о себе знать?.. В голову лезли ужасные мысли, и иногда Мэг была просто не в силах сдерживать слезы. Но, какими бы они ни были, эти мысли и вполовину не были так страшны, как неизвестность, которая словно съедала душу юной балерины изнутри. О, только если бы получить от Кристины хоть какую-нибудь весточку!
Первое время мадемуазель Жири ждала и верила, что со дня на день получит послание от подруги. Но шли дни, недели, счет пошел на месяцы, и надежда медленно, но неумолимо угасала. Маргарита больше не могла найти в себе силы на создание новых оправданий исчезновению подруги и веру в них.
Но долгожданное письмо все-таки пришло — когда надежда в душе Мэг давно угасла, и девушка успела приучить себя к мысли, что мадемуазель Даэ растворилась в дыму горящего театра, словно ее никогда и не было. Поэтому, получив письмо и увидев, от кого оно, крошка Жири даже не смогла сразу прочитать его — сердце бешено колотилось, руки тряслись и отказывали вскрывать конверт, глаза наполнились слезами и не желали различать убористые строчки.
Но в конце концов Мэг смогла взять себя в руки...
-
-
16.09.2010 в 22:19Так или иначе, Рауль вскоре снова был на ногах, а вот Кристине повезло намного меньше: в полубреду, вызванном сильнейшим жаром, она провела почти месяц, а потом еще недели две пугала сходящего с ума от беспокойства Рауля сильным кашлем.
Но беда, как известно, не приходит одна. Во время болезни у девушки просто не было сил о чем-либо думать, но, едва она оправилась от недуга, как воспоминания о случившемся обрушились на нее. Запоздало, но у Кристины все же случился нервный срыв.
По словам самой Даэ, почти на три недели ее охватила сильнейшая меланхолия — от осознания того, что случилось в Опера Популер. Все это прошло достаточно быстро (во всяком случае, сама Кристина, видимо, не считала три недели продолжительным сроком) и без последствий, но молодой виконт, напуганный состоянием возлюбленной, запретил каким-либо образом ее тревожить. И не только слугам, но и своему старшему брату, графу Филиппу. Разумеется, не шло речи о том, чтобы Кристина могла получить новости из Парижа — значит, никакой переписки и общения с гостями графа де Шаньи, приезжавшими из Парижа — только в присутствии Рауля, который во время переводил беседу на другую тему. Смешно сказать, но от девушки даже старательно прятали парижские газеты, которые доставляли в поместье для господ.
На этом месте Кристина начинала оправдывать действия Рауля, уверяя Мэг, что не надо винить его, ведь он желает только добра, заботится о ее благосостоянии и иногда совсем немного переусердствует. Заверения Даэ были такими длинными и путанными (к тому же, последние несколько строк были старательно зачеркнуты), что у крошки Жири осталось впечатление, что подруга пытается убедить в этом скорее саму себя, чем кого-либо еще.
В завершении письма Кристина писала, что теперь с ней все в порядке, просила извиниться за нее перед мадам Жири и умоляла Мэг, если та не держит на нее обиды, рассказать обо всем, что случилось в Париже после их с Раулем поспешного отъезда...
Разумеется, Мэг не держала обиды. Едва ли не плача от радости, юная балерина тут же бросилась сочинять ответ подруге, в порыве вдохновения и счастья украшая листы бумаги живописными кляксами и забавными ошибками. А потом собралась обрадовать новостями подружек, с которыми когда-то и она, и Кристина вместе учились, даже успела броситься к дверям квартиры, но в последний момент остановилась, едва коснувшись дверной ручки. Девушка внезапно подумала, что, быть может, далеко не все воспримут новости так же, как и она. Еще меньше года назад юная шведка была у многих любимицей, но было бы наивно ожидать, что после пожара отношение к ней останется прежним. Разумеется, не осталось — изменилось, и в худшую сторону. Возможно, в чем-то это было преувеличение, но крошка Жири совершенно не хотела становиться причиной очередной волны только-только затихших пересуд о своей лучшей подруге. Поэтому о полученном письме в итоге сообщила только матери, под строжайшим секретом, да и то в двух словах — Кристина с Раулем в поместье де Шаньи, с ними все в порядке. Услышав это, мадам Жири вздохнула с облегчением и поблагодарила бога за то, что с влюбленным ничего не случилось. Мэг же, глядя вслед удаляющейся матери, облегчения вовсе не испытывала. Наоборот, ей показалось,что на ее плечи лег новый тяжелый груз — то ли от беспокойства, то ли от чувства вины. Словно пытаясь избавиться и от того, и от другого, юная балерина спрятала письмо в глубине шкафа, на самой дальней полке, надеясь, что без постоянных напоминаний ей станет легче.
Но, разумеется, ничего не вышло. Мэг и радовалась, и огорчалась этому одновременно.
Получив ответ от подруги, Кристина стала писать ей с завидной частотой, совершенно не жалея ни чернил, ни бумаги. Она подробно повествовала о своей жизни в Бургундии, о своих впечатлениях, обо всех прочитанных книгах, увиденных местах... Она расписывала, как о ней заботится Рауль, как к ней отнесся его старший брат Филипп, как ей совершенно не дают скучать... Иногда девушка жаловалась на какие-нибудь досадные мелочи. Например, потерялся ключ от крышки рояля в гостиной, и мадемуазель Даэ была лишена возможности музицировать. Или — еще случай: бывшей оперной певице выделили двух горничных, которые должны были ей во всем помогать, но на деле только мешались. Мэг с улыбкой читала рассказ о том, как ее подруга уговаривала жениха оставить хотя бы одну горничную вместо двух, раз это так необходимо, а тот отказывался. Балерина даже подумала, что в этом весь виконт де Шаньи — желать только добра, окружать возлюбленную искренней заботой и любовью, но не задумываться о том, что некоторые моменты из жизни аристократических семей для его невесты совершенно незнакомы или непривычны. Похоже, им только предстоит узнать, насколько они разные.
Судя по письмам, Кристина тоже пришла к выводу, что они с Раулем привыкли к слишком разным образом жизни. А значит, кому-то из них придется подстраиваться под другого. И мадемуазель Даэ решила взять эту нелегкую обязанность на себя. Она старалась ничем не расстраивать жениха, не вызывать никаких нареканий, но все же... все же избавиться от оперных привычек ей было очень сложно. Это часто расстраивало девушку, и Маргарита, читая ее письма, словно наяву слышала тихий огорченный голос Кристины. В такие минуты балерине безумно хотелось оказаться рядом с подругой, обнять ее, утешить... Но, увы, это было невозможно. Поэтому мадемуазель Жири ограничивалась заверениями, что не стоит расстраиваться и отчаиваться, ведь все обязательно получится... Их было много — ободряющих красивых фраз, но ни одна из них не могла помочь Мэг выразить все ее чувства, по сравнению с которыми эти глупости выглядели блеклыми, безэмоциональными и... чисто формальными.
Но это помогало. Следующее письмо снова было жизнерадостным. Кристина рассказывала, как ездила с Раулем на прогулку, читала новую книгу или болтала о чем-нибудь с горничными, которые неожиданно оказались очень милыми девушками.
Получая от подруги столь подробное жизнеописание, Мэг чувствовала себя обязанной, в свою очередь, не менее подробно рассказывать о своей жизни. И вот с этим возникали проблемы.
Мэг с удовольствием отвечала практически на все вопросы: как они с матерью живут, чем занимаются, с кем общаются, какие в Париже вообще новости, какие оперы и балеты ставят в этом сезоне... Крошка Жири с удовольствием пересказывала свежие сплетни и забавные неурядицы из жизни балерин. Рассказывала о новых пирожных в их любимой кондитерской на улице Риволи, о новомодных шляпках и нарядах прима-балерины Сорелли и многих других глупостях.
В ответном письме Кристина обязательно что-нибудь говорила по поводу каждой новости, шутила, и Мэг легко могла представить, как ее подруга пишет эти строчки: улыбаясь, посмеиваясь и сдувая со лба непослушный шоколадный локон. Так легко было закрыть глаза и поверить, что любимая подруга сидит рядом, словно ничего не случилось...
И, даже открывая глаза и возвращаясь в реальность, Мэг могла бы себя успокоить — ведь мадемуазель Даэ была в надежных руках любящего ее человека.
Но Мэг не могла.
Потому что в каждом письме Кристины, в каждой шутке, жалобе или воодушевленном рассказе, в каждом ее слове балерине виделись слезы на бледном лице и холодные дрожащие руки, перо в которых замирает над бумагой, не решаясь написать главный вопрос, терзающий душу девушки.
Кристина так ни разу и не осмелилась задать этот вопрос, но Мэг легко читала его между строк, отчетливо видела причину бесконечных расспросов «ни о чем». Жири ждала этого вопроса с самого первого письма — ждала и боялась. Боялась, потому что не знала, что ответить.
Что Мэг должна будет ответить, если Кристина все-таки задаст этот роковой вопрос?
Что Мэг вообще может рассказать подруге о Призраке Оперы?
-
-
16.09.2010 в 22:20То, как катакомбы пытались исследовать, но каменные своды рушились, словно по мановению чьей-то зловещей руки, погребая под собой жандармов и простых любопытствующих, перекрывая путь к сердцу подземного лабиринта? То, как люди бесследно исчезали в его темных коридорах? То, как рос страх перед катакомбами? То, как за две недели из-под земли извлекли больше десятка мертвых тел? Или то, как жандармам все-таки улыбнулась удача, и однажды они извлекли на поверхность вместе с несколькими другими мертвецами труп мужчины с обезображенным лицом?
А может — то, как она, Мэг, снова спустилась в подвалы тайком от матери, когда пожар едва-едва утих, а жандармы не успели начать исследование катакомб? И как встретила там, внизу, на берегу озера, Клариссу Лафорэ?
Рассказать ли об ужасном скандале, который устроила Кларисса по возвращению наверх, как она кричала на мать Маргариты и обвиняла ее во всем, что произошло? Рассказать ли, как бледнела строгая балетмейстерша, срывающимся голосом требуя разъяренную Лафорэ остановиться и не сходить с ума? Рассказать ли, как она сама, перепуганная маленькая балерина, растерянно смотря на эту сцену, жалась к небольшому старом дивану у стены и сжимала холодные руки измученного больного человека, лежавшего на этом самом диване без сознания?
Нужно ли рассказывать о маленьком доме, который не то купила, не то сняла Кларисса на окраине Парижа, и то, как он сгорел, не прослужив новой хозяйке и пары недель?
Назвать ли причины того пожара? Поведать ли о враче, который обокрал своего пациента и поджег дом, скрывая следы преступления и обрекая своего беспомощного подопечного на страшную гибель? Стоит ли вспоминать то ужасное состояние, в которое впала Кларисса, узнав о случившемся, как она бушевала, выкрикивала проклятья, клялась найти подлеца-врача и отомстить ему, а потом упала, словно подкошенная, и зарыдала?
Стоит ли открыть Кристине тайну о том, что она, Мэг, видела, как начался тот пожар, и человека, закутанного в черный плащ, который в последний момент покинул уже охваченный пламенем дом через черный ход?
Или лучше сказать о двух могилах на кладбище Монмартра?
Поведать ли о том, сколько раз на самом деле она, Мэг Жири, еще спускалась в подвалы оперы и до того, как здание начали восстанавливать, и после? О том, как она, вооружившись факелом, исследовала лабиринт под оперой и каждый раз невольно возвращалась к озеру, словно оно было центром этого подземного мира? О том, как она изучала логово Призрака? О том, как она иногда замечала в подземельях странные тени и слышала непонятные звуки?
Попытаться ли убедить не только себя, но и Кристину, что ей это не показалось — неземной вокализ, словно поднимающийся из глубин темных вод, завораживающая музыка, доносящаяся, казалось бы, из самих камней, и голос Ангела Музыки, поющий об одиночестве под печальный, обреченный аккомпанимент органа? Или убедить их обеих, что ей все это почудилось — в плеске воды, потрескивании факела и звуках шагов, подхватываемых эхом?
Сказать ли о том, что Призрак все еще живет в опере — в умах людей и в многочисленных коридорах, в сердцах и в танцевальных фойе, присутствуя на каждом спектакле, по-прежнему требуя с директоров свои законные двадцать тысяч франков ежемесячно и тайно способствуя процветанию театра? Пересказать ли все новые слухи о таинственном привидении, гуляющие по Опера Популер?
Но сказать ли, что это уже не тот Призрак, что был прежде? Что его новая опера не пылает страстью, не воспевает любовь, способную превратить Уродство в Красоту — но затягивает в ужасающие глубины отчаяния и ледяного одиночества, оплакивает любящую душу — которая могла бы вознестись на Небеса, но была низвергнута на самое дно Ада?
Попытаться ли передать, с какой болью поет Кларисса последнюю арию Смерти из этой оперы об одиночестве и равнодушных небесах? С болью, увиденной, а потом испытанной на себе?
Сказать ли о записках, написанных красными чернилами и запечатанных в конверты с оттиском черепа на красном сургуче, которые с ноября 1871 года получают новые директора оперы?
Сказать ли о слухах, гуляющих по опере, будто бы в разных местах театра — а иногда даже в нескольких одновременно! - можно увидеть высокого человека в черном плаще и белой маске?
Рассказать ли о новой диве театра, пришедшей на смену Карлотте и Кристине, молодой, но перспективной Франсуазе Ренар? О том, как та, впервые выступая на сцене в качестве примадонны, до смерти боялась, что на нее упадет задник или посреди арии пропадет голос? Но вместо этого после спектакля, прошедшего с оглушительным успехом, обнаружила в своей гримерной темно-красную розу на длинном стебле, перевязанном черной лентой, и пришлось срочно разыскивать нюхательные соли для впечатлительной певицы, упавшей в обморок?
Поведать ли о том, как она сама, Мэг, иногда приходила ночью в балетный класс, чтобы потанцевать в одиночестве, наслаждаясь каждым движением и представляя себя Сильфидой или Жизелью, а из-за зеркал начинала доноситься глубокая, завораживающая песня скрипки?
Стоит ли говорить о том, что некоторые вещи Кристины, оставшиеся в опере и уцелевшие после пожара (да что там говорить, до дормитория огонь и вовсе не дошел), бесследно исчезли? Всякие мелочи, пропажи которых не заметила бы и сама Мэг, если бы не знала, что искать? Оторвавшийся от туфли бант, лайковая перчатка, потерявшая свою пару, красивый гребешок, у которого, к сожалению, отломалась пара зубцов...
Маргарита взяла в руки последнее письмо подруги и внимательно вчиталась в строчки, содержание которых уже давно знала наизусть.
Сомнения, сомнения... Они терзали душу мадемуазель Жири, от этого некуда было деться. Девушка боялась, что сделанный ею выбор заставит отказаться от...
А от чего, собственно? Кому этот выбор причинит большую боль: лучшей подруге, названной сестре, о которой крошка Жири еще в детстве поклялась всегда заботиться, или же человеку, который все эти тяжелые полтора года заботился о самой Мэг, окружая ее теплом и лаской, защищая от всего и помогая осуществлять желания?
Они оба были безумно дороги Маргарите, и юная балерина предпочла бы не иметь от них никаких тайн, но... это было невозможно.
Раскрыть Кристине все тайны? Но тогда Мэг потеряет своего единственного защитника. Малышке Даэ не будет ничего угрожать, а вот самой крошке Жири?.. Ведь тот, чьи тайны она может раскрыть, очень не любит предателей...
А если ничего не говорить Кристине, но попытаться все объяснить другу? Совершенно сумасшедшая идея — ведь у него абсолютно непредсказуемый характер, а в завораживающих серых глазах порой плещется самое настоящее безумие. Добавить к этому личную, особо сильную неприязнь к мадемуазель Даэ... О, порой Мэг боялась его до дрожи — но при это боялась и лишиться его общества: потому что обожала его... боготворила.
Рассказать им обоим? Но будет ли от этого толк? Поможет ли вообще хоть кому-нибудь это бренное знание? Ей, Мэг, оно не помогло. Кристине тоже не поможет, ведь то же самое — и намного большее! - будет знать он. О да, ему поможет — будет желание, будет знание, будет время... Слишком опасно для Кристины, поэтому этот вариант тоже совершенно не подходит.
Балерина отложила в сторону письмо и устало ударила кулаком по подушке. Неужели кого-то из своих лучших друзей ей придется предать, уничтожить, чтобы защитить другого?.. Это неправильно, неправильно! Это несправедливо, что она должна выбрать кого-то одного!
Мама, подумала Мэг, наверняка велела бы все рассказать Кристине. Мама... Чувствовала ли она что-нибудь подобное, когда провела виконта в подвалы оперы? Ведь она уверяла,что Призрак был ее другом... А сама Кристина? Не чувство ли вины заставило ее принять это странное, неожиданное решение?
-Это будет ну просто очень смешно, если я повторю все их ошибки, - пробормотала Мэг. Будь она не в таком плохом настроении, то обязательно бы рассмеялась: общение с Клариссой не прошло бесследно — вот и ирония, вот и сарказм. Но скребущиеся на душе кошки не располагали к беззаботному самоподшучиванию.
Маргарита аккуратно сложила письма Кристины и положила их обратно в шкатулку. В конце концов, подумала девушка, возвращая шкатулку в шкаф и закрывая его дверцы, я уже приняла решение и не буду его менять. Глупо мучить себя всеми этими сомнениями, я ведь все равно ничего не смогу сделать прежде, чем увижу Кристину и поговорю с ней. Осталось-то совсем недолго...
Верно, совсем недолго.
До премьеры «Влюбленной Смерти» в Опера Популер оставалась всего неделя.
Всего неделя — и Кристина Даэ снова войдет в фойе своего родного оперного театра.
Мэг опустила взгляд на один из ящиков трюмо — на тот, в котором, завернутая в шаль, лежала белая кожаная полумаска.
Всего неделя для того,чтобы придумать, как защитить Кристину от Призрака Оперы.
-
-
16.09.2010 в 22:20-
-
17.09.2010 в 14:13Ещё не прочитала. Ибо работа.
Но - сразу: *напевает*
Let me be your beta...
-
-
17.09.2010 в 15:05*поразилась объёмам, восхитилась языком, заапплодировала вступлению*
* смутилась и раскланялась *
Ещё не прочитала. Ибо работа.
Понимаем и покорнейше ждем)
Но - сразу: *напевает*
Let me be your beta..
А это - за милую душу и с огромнейшим удовольствием))) В таком случае надо будет обговорить наше сотрудничество
-
-
20.09.2010 в 14:02Как будем договаривться? Если что,например - вот мой адрес: [email protected]
шлите всё законченное/нуждающееся в бечении, вместе с вопросами и прочими обращении)))) до туда я добираюсь быстрее, чем до дайрикоского умыла =)
-
-
20.09.2010 в 14:46шлите всё законченное/нуждающееся в бечении, вместе с вопросами и прочими обращении)))) до туда я добираюсь быстрее, чем до дайрикоского умыла =)
Отлично) Правда, в случае с "вопросами и прочими обращениями" будет куча спойлеров, но ведь в этом и заключается работа беты- обо всем узнавать первой х)
Мой адрес [email protected]
Насчет "законеченного/нуждающегося в бечении" - вторая глава только начата, так что до ее разбора дойдет нескоро, но я жду комментариев по поводу пролога и 1 главы - текст-то уже ест)
Спасибо большое за предложенную помощь)
-
-
20.09.2010 в 15:08Не-за-что! С превеликим удовольствием возьмусь з это дело! Хочется быть сопричастной =) Ибо задумка и начало шикарна =)))
-
-
20.09.2010 в 15:21В таком случае - удачи нам и творческих успехов)))
Как уже говорила,жду комментари по "Сомнениям"
-
-
20.09.2010 в 18:06-
-
20.09.2010 в 18:19Кстати, раз вы здесь (да и не писать же по такому пустяку отдельное письмо на мыло^^")... Как вы думаете, какой оттенок волос у фильмовский Кристины: каштановый или шоколадный? (И если шоколадный, то могут ли волосы такого оттенка отливать при свеьте свечей/ламп золотом?)
-
-
21.09.2010 в 11:59Начало просто замечательное! =)
Написано таким... интелигентным языком - глаз радуется. Правда, цепляется иногда за что-то, но это уже мелочи жанра =)
То, каквы пишете про Оперу - восхитительно.
И безумно хочется узнать, что же будет дальше.
Мэг - Маргарита.. .ммм, любимое имя =)
И вот, казалось бы, проттип "Влюблённой Смерти" я не видела и не слышала, но обрадовалась ему как старомузнакомому =)))
Насчёт волос... вот,знаете, я бы, наверное, сказала, чо шоколадный... но поскольк он действительно тливает золотом, то это уже, скорее всего, каштановый, потому что шоколадный золотиться действительно не может =)
-
-
21.09.2010 в 13:20что-то маловато я написала...
В общем, браво. Браво за искреннюю Мэг, браво за слёзы на бледном лице Кристины, пишущей письма, браво за чрезмерно заботливого Рауля, браво - брависсимо - за книжно-саркастичного и по-уэбберовски-соблазнительного Призрака, о котором, вроде бы, было сказано только вскользь, но так много.
Короче, с благодарностью и нетерпением, ваша бета =)
а я тут пока вычитываю и правлю (:
-
-
21.09.2010 в 14:28То, каквы пишете про Оперу - восхитительно.
Мне самой безумно нравится этот момент)))
И безумно хочется узнать, что же будет дальше.
Могу сказать, что следующая глава будет от лица Кристины - флешбек и переходит непосредственно к событиям "Ла Малис")
Мэг - Маргарита.. .ммм, любимое имя =)
Больше всего напрашивается на такое сокращение Мэган, но у нас все-таки Франция х)
И вот, казалось бы, проттип "Влюблённой Смерти" я не видела и не слышала, но обрадовалась ему как старомузнакомому =)))
Действительно? Прототип - это мюзикл "Элизабет", о котором я уже очень многим прожужжала уши х)
Насчёт волос... вот,знаете, я бы, наверное, сказала, чо шоколадный... но поскольк он действительно тливает золотом, то это уже, скорее всего, каштановый, потому что шоколадный золотиться действительно не может =)
Значит, пусть будет темно-каштановый... Э-эх, оттенков каштанового много, но описание,какой именно, выходит уж больно длинным х)
В общем, браво. Браво за искреннюю Мэг, браво за слёзы на бледном лице Кристины, пишущей письма, браво за чрезмерно заботливого Рауля,
Еще раз спасибо)))
браво - брависсимо - за книжно-саркастичного и по-уэбберовски-соблазнительного Призрака, о котором, вроде бы, было сказано только вскользь, но так много.
*удивленный взгляд* Про Призрака, кажется, я успела написать совсем немного, именно что вскользь. Неужели такое восхищение вызвали слова про его новую оперу, которая очень сильно отличается от старой?
-
-
21.09.2010 в 14:37*удивленный взгляд* Про Призрака, кажется, я успела написать совсем немного, именно что вскользь. Неужели такое восхищение вызвали слова про его новую оперу, которая очень сильно отличается от старой?
*напрягла память* Или вы это про директорский коньяк? =D
-
-
22.09.2010 в 12:54Наверное, дело в том, чт я в этом фике - так же, в ринципе, как и где бы то ни было ещё - вижу Призрака везде. Ну или чувствую, если это можно так назвать =)
Он у вас чуть ли не вкаждом предложении, разве нет?
Или это моя болезнь Эриком так на меня влияет.В этом плане его образ как-то сразу складывается из мелочей - отдельный слов, упоминаний. И я от этого
тащусьв восторге =)Да, кажется, вам досталась немного сумасшедшая бета...
-
-
22.09.2010 в 13:24*задумалась и перечитала отдельные фрагменты* А знаете, вы правы х) В первой части главы образ Призрака сливается с миром оперного театра, а во второй части Мэг достаточно много упоминает фактом. Вроде ничего конкретного, но все эти мелочи действительно создают атмосферу.
Очень надеюсь, что мне удастся сохранить подобную атмосферу с непосредственно появлением Призрака.
Да, кажется, вам досталась немного сумасшедшая бета...
Что вы, вся каша, заваренная в Ла Малис, не оставляет сомнений, что сама автор тоже в определенной степени сумасшедшая))) Но ведь лучшие люди - безумцы?
Кстати, я вам давала свой емейл, но он у меня поменялся в связи с тем, что гугл почему-то не работает. Теперь мой адрес [email protected]
-
-
26.09.2010 в 23:18-
-
27.09.2010 в 13:53-
-
28.09.2010 в 02:13-
-
28.09.2010 в 10:07