немного огня – середина пути (с)
Ночь 60. Рухнувший Рай Иллюзий
Ночь 60. Рухнувший Рай Иллюзий
На душе было невероятно спокойно. Так спокойно не было уже многие тысячелетия.
Окрыленный этой непривычной невисомостью, он вспоминал свое детство...
* * *
Он был внебрачным сыном Великого Императора. Его мать была простолюдинкой, и ее ребенок не имел ни малейшего шанса быть признанным своим венценосным отцом, у которого было достаточно отпрысков от высокородных наложниц. Пожалуй, это было к лучшему: маленькому бастарду было практически невозможно выжить в обществе восьми принцев и принцесс крови, среди которых уже в столь нежном возрасте велась война за власть.
До шести лет Куран жил с матерью на востоке Империи. Император обеспечил им достойную жизнь. Но его мать умерла от лихорадки, и по приказу правителя шестилетний мальчик был доставлен в сиятельную Столицу.
Блеск позолоченных крыш, пение дивных птиц в садах и мрачные стражники на каждом шагу ужасно угнетали маленького Курана, с каждым часом, проведенным подле отца, мальчик чах на глазах. Как бы не болело сердце Императора, онотпустил сына, позволив жить в одном из дальних владений...
Но оказалось, что в том владении уже живут. В особняке его ждала девочка лет одиннадцати, хотя взгляд изумрудно-зеленых глаз и серьезное выражение лица делали ее несколько старше на вид. У нее были красивые шелковистые черные волосы, нежная белая кожа. Несмотря на окружающую ее роскошь императорской резиденции, она была одета в простое серое платье. Она была умна, добра, но немногословна.
И она тоже была бастардом Великого Императора.
В этом маленьком дворце неожиданно нашедшие друг друга брат и сестра провели восемь лет. Чудный сад успел зарасти и обрести особое очарование, особенно сильно проявляющееся осенью.
В их распоряжении была огромная библиотека, которую они знали наизусть. Но больше всего их интересовало кузнечное дело и небольшая кузница на заднем дворе.
Когда Курану исполнилось пятнадцать лет, Император приказал им вернуться в столицу. Он хотел хорошо устроить своих детей, раз не мог сделать своими наследниками.
Если бы Чизу пожелала, она могла бы выйти замуж за самого красивого и богатого аристократа Империи. Если бы пожелала, она бы могла жить как самая настоящая царица. Но она пожелала учиться кузнечному делу. Император не смог ей отказать, и вскоре Чизу уехала на север.
Куран же остался в столице и стал пажом. Для придворных он был сыном погибшего соратника Императора. Юный мальчик с кудрями шоколадного цвета и огромными синими глазами приводил в умиленное восхищение всех придворных.
Увы, у некоторых юный и прекрасный паж вызвал скорее «гастрономический» интерес.
Император не имел возможности следить за своим сыном, а Куран не имел никакого представления о развратности и распущенности императорского двора. Похотливые женщины и не менее похотливые мужчины, их ужасные и жестокие игры, а так же отравленные кинжалы в широких рукавах традиционных южных одеяний.
Было чудом уже то, что он был еще жив.
Прошло, наверное, еще года четыре. Куран очень сильно изменился, хотя годы пролетели незаметно. Если четыре года назад он был невинным ребенком в самом сердце порока, то сейчас он сам был воплощением порока, который так сильно пресытился, что в Куране снова появилось что-то невинное.
Те, кто совсем недавно низверг его в адскую бездну, теперь сами до сладострастной дрожи боялся заглянуть в его дьявольские глаза.
Теперь он был не пажом, а «пашой» - так на юго-восточный манер теперь называли высокородных воинов, в мирное время живущих при дворе. Он достаточно хорошо владел мечом, но при дворе был больше известен по другим «подвигам».
Но по сравнению с другими детьми Императора, он действительно был благородным рыцарем добрым и сострадающим сердцем. Хотя законнорожденных детей Императора называли «Ханадаги». Игра слов: «дети императора» и «пресмыкающиеся шакалы».
Матери Ханадаги, бесчисленные высокородные наложницы из императорского гарема, не выходили за пределы «женского дворца» и не имели права участвовать в воспитании детей.
Несмотря на уже почтенный возраст — пятьдесят лет — Имератора, у него до сих пор рожадлись дети. Младшие принцы и принцессы надрывались в колыбелях, расшитых золотом, заставляя многочисленных нянек сходить с ума, а старшие принцессы зазывали Курана в свои постели, хотя некоторые из них даже догадывались, что это их брат.
От запаха многочисленных сладких деликатесов, благовоний и многозначительных взглядов придворных болела голова. Хотелось вырваться за пределы дворцовой ограды и вдохнуть полной грудью ненавязчивый аромат диких трав после грозы, почувствовать кожей сначала жар от кузницы, а потом — холод морозной северной ночи. Единственное, что удерживало Курана в Столице — Император. Все же, пусть он его практически не знал, он его очень любил.
И ему ничего не оставалось, как проводить все время вместе с презренными Ханадаги.
Однажды вечером он случайно услышал разговор двух принцесс. Они говорили о том, что во дворец приехала странная женщина. Что одета она в штаны и мужскую рубаху, что было еще половиной беды — на севере, по слухам, жили воинственные царицы, носящие мужскую одежду. Но то — царицы, чьи одежды все равно были изукрашены золотым шитьем и бесчисленным самоцветами. А эта женщина была одета в серое сукно, как распоследний крестьянин. А волосы — виданное ли дело! - заплетены в косу.
Принцессы продолжали говорить, что хорошо бы проучить несчастную, посмевшую явиться в императорский дворец в столь непотребном виде. Куран, было, собрался уйти, но тут одна из женщин сказала: «Ты даже не представляешь, как я хочу выцарапать ей эти ужасные зеленые глаза!»
Куран бросился вслед Ханадаги и вместе с ними вышел в один из многочисленных внутренних садов. Он успел к началу «представления»: посреди сада стояла фигура в темно-сером плаще, а вокруг стояли разряженные Ханадиги — мужчины, сжимающие рукояти золотых кинжалов, женщины, насмешливо взирающие на невзрачную фигуру.
Один из принцев подошел к ней и сдернул капюшон с лица. В тусклом свете, льющемся из окон, стали видные черные волосы, заплетенные в слегка растрепавшуюся косу, молочно-белая кожа, в вечернем свете слегка отливающая синим, бледно-розовые губы, резковатый профиль, изогнутые тонкие черные брови, холодно взирающие на происходящее изумрудно-зеленые глаза. Сердце Курана забилось сильнее.
-Фу, какая она страшная! - сморщила носик одна из принцесс. - Понятно, почему она рядится в этот балахон!
Женщины обидно рассмеялись, зазвенели браслеты на их руках.
-А по-моему, она ничего, - задумчиво, слегка нараспев произнес один из принцев, подходя к Чизу. - Во всяком случае, для этого сгодится.
И он резко рванул шнуровку на рубашке. А в следующее мгновение он, сдавленно захрипев, рухнул к ногам зеленоглазой женщины. Ханадаги потрясенно смотрели, как женщина хладнокровно вытерла окровавленный клинок о шелка одежды убитого принца.
Да, именно Чизу первой встала на путь убийства.
-Ты... - прорычал один из его братьев. Дальше ему слов не хватило, и, выхватив саблю из-за пояса, они кинулся на Чизу.
Однако Куран оказался быстрее. Что-то придало ему скорости и силы. Он схватил принца за воротника и отбросил, как котенка, в сторону.
Снова секунды потрясенной тишины. За это время Куран успевает прийти в себя и ледяным тоном произносит:
-Только попробуйте приблизиться к моей сестре.
Прежде, чем Ханадаги успели опомниться, он взял Чизу за руку и повел к Императору.
Встречающиеся им на пути слуги не смели ничего сказать, хотя в их глазах читался страх, когда они видели в руках зеленоглазой красавицы окровавленный меч, но стоило им взглянуть в глаза Курана, и они буквально исчезали с его пути.
Император был рада видеть свою дочь. Он едва не заплакал, увидев ее на пороге, и ни слова не сказал о мече. Чизу рассказывала, как она жила все эти годы, рассказала, сколь многому научилась — не только в кузнечном деле, но и в военном. Она сказал, что некий капитан предлагал ей присоединиться к его отряду наемников...
Впервые на памяти Курана она рассказывала так много, а на ее губах играла улыбка. Она даже позволила брату, который не мог без содрогания смотреть на это воронье гнездо, расплести косу и причесать свои волосы.
Чизу хотели приготовить роскошные покои, но она отказалась, сказав, что не любит роскошь и огромные пустые комнаты с благовониями. Тогда Куран отвел ее в свои покои, в которых все было намного проще, чем в остальном дворце.
Чизу почти сразу заснула, буквально рухнув на низкую кровать. Во сне ее лицо казалось по-детски невинным и беззащитным. Но Куран прекрасно понимал, что так будет, пока на мир снова не взглянут ее холодные зеленые глаза. И все же, он очень любил свою старшую сестру.
С этими словами он лег на диване в гостиной и заснул. Ему снилась кузница, бескрайние поля, многовековой лес с песчанными дорогами, разбитое зеркало перед дверьми с перевернутым гербом отца-Императора. Потом — дом, в котором он жил с матерью.
В дверь вошла его мать, такая, какой она была перед своей смертью. У нее были заплаканные красные глаза, и Куран сразу же бросился к ней, спрашивая, что случилось. Но вместо ответа она лишь шептала: «Пожалуйста, не приближайся к этой ведьме! Пожалуйста...»
И тут она вспыхнула, как спичка. А Куран закричал.
-Куран... Куран!
Тяжело дышал, он открыл глаза и увидел сестру. В ее зеленых глазах читалось беспокойство, а нежные белые руки крепко держали его за плечи.
-Ты в порядке? - обеспокоенно прошептала она. Прикусив губу, чтобы не заплакать от воспоминаний о матери, Куран кивнул. Он не хотел, чтобы сестра считала его слабым. Но вместо этого по его щеке стекла слеза, и он обнял сестру, плача уже по-настоящему. Грустно улыбаясь, Чизу гладила его по волосам и что-то шептала, прося успокоиться.
Куран поднял на нее глаза. Он неожиданно понял, как красива Чизу. Тонкие дуги черных бровей, длинные ресницы, молочно-белая кожа, резкоочерченные розовые губы. Наверное,именно такие губы менестрели сравнивают с лепестками роз, пронеслось в голове принца-бастарда.
Куран нерешительно коснулся кончиками пальцев лица Чизу. Вздрогнув, та неподвижно замерла. Синие глаза смотрели в зеленые.
Сложно сказать, долго ли это продолжалось. Время словно перестало существовать. Они просто смотрели друг другу в глаза.
Вздохнув и отведя взгляд, Куран прижал сестру к своей груди.
-Я люблю тебя, - прошептал он.
-Я тоже тебя люблю, - Чизу зарылась лицом в его кудри.
Сложно было представить, что ждет их в будущем.
Ханадаги не стерпели оскорбления, и Чизу пришлось уехать. Вместе с ней отправился и Куран. Чтобы отъезд паши не выглядел странным, Император «приказал» им отправиться на южный фронт, где вовсю шла война.
Повозку для дальних путешествий нгазывали по-разному. Суть от этого не менялась. Она тряслась и подпрыгивала на ухабах, внутри было слишком душно, снаружи — слишком пыльно, а сверху безжалостно пекло южное солнце.
Чизу и Куран сидели на одной скамейке, стараясь не обращать внимания на неудобства. Голова женщины лежала на плече брата, они держались за руки. Чизу бездумно смотрела в потолок, а Куран...
Мысли Курана удивляли его самого.
Он думал о том, что Чизу, по сути, такая же женщина, как и его многочисленные любовницы. Но она была не такой. От нее исходил какой-то неясный, но прекрасный чистый свет. Холодность и равнодушие было лишь телесной оболочкой, а ее душа была прекрасна. Взор ее зеленых глаз всегда был ясен, как чистый изумруд. Взгляды же других женщин были поддернуты ужасной, мертвой пеленой. В этой жизни у них было все, а за душой — ни гроша.
-Почему ты не поехал тогда со мной? - вдруг спросила Чизу.
-Не знаю... Я думал, ты не захочешь... - растерянно ответил Куран.
Его сестра тихо рассмеялась.
-Глупенький. Но я должна была сама позвать тебя... Мне очень жаль, - ее голос прозвучал непривычно печально. В нем звучало понимание. Понимание того, как жизнь во дворце сказалась на Куране, какие нравы окружали его каждый день. Он невольно смутился и отвел взгляд.
Но успел увидеть, как в глазах Чизу скользнуло что-то непонятное. Ирония и... озадаченность?..
* * *
Война на юге шла вовсю. Куран, впервые попавший на настоящую войну, был поражен. Палатки с ранеными, палатки здоровых воинов, палатки главнокомандующих... В воздух витала пыль, поднимаемая тысячью людей и сотнями коней, в воздухе витале крики приказов, у лазаретов — крики раненых.
Курана поразило, как много женщин было в лагере. Это были не воины, это были обыкновенные женщины из близлежащих селений или жены воинов, приехавшие за мужьями. Они заботились обо всем лагере: они стирали, они готовили, они лечили раненых. Куран, считавший себя храбрецом, с содроганием смотрел на женщин,работающих в лазарете — он поражался их выдержке там, где стонали и кричали от боли матерые воины. Он поражался тому, как хладнокровно они смотрят на кровь, перевязывают гниющие раны, ампутируют конечности, которые невозможно уже сохранить.
Он неожиданно понял, что война — это не военачальники в золоченых доспехах на породистых скакунах, гордые и прекрасные. И это не только простые, рядовые солдаты. Это и женщины,простые,слабые женщины, без которых не выстояло бы ни одно войско.
Столь же неожиданно Куран увидел с другой стороны и свою сестру — не воина, хладнокровно убившую принца Ханадаги за нанесенное ей оскорбление, но простую женщину.
Чизу не рвалась в бой, не рвалась к кузнице, не рвалась в палатки, где военачальники обсуждали их действия. Одним твердым словом она прекращала беспорядки среди отчаявшихся солдат. Наравне с другими женщинами она стирала, готовила, перевязывала раненых. В ней было той ледяной жестокости, которым она буквально дышала в императорском дворце. Теперь во взгляде Чизу читалось искренное сострадание.
Она была живой, не бездушной куклой или хладнокровным демоном.
Она идеально вписывалась в жизнь военного лагеря,была своей среди простых воинов и их жен.
От него ждали другого. Он был «пашой», он должен был быть стратегом, помочь составить план, который приведет к победе.
Он часами сидел в одиночестве над картой боевых действий и пытался понять, как войска должны поступить, чтобы все было правильно. А потом приходила Чизу, садилась рядом, заглядывала через его плечо и легко решала эту задачку.
Пораженные ее способностями стратега, военачальники стали приглашать Чизу на военные советы вместе с братом. Слушая биспуты сестры с военачальниками отца, Куран стал понимать, в чем заключается дело. И неожиданно понял, что ничего не знает о мире,проведя всю свою жизнь сначала с матерью в деревне,потом — с сестрой в старом особняке, а последние годы - в золоченой клетке дворца.
Он стал безмолвной тенью сестры. Вместе с Чизу он помогал в лазарете, работал в кузнице. В этом абсолютном безмолвии сестра учила его всему,что она знала. И слова им не требовались.
Куран и Чизу всегда были вместе. Они выдвигали планы ведения боев и сами участвовали в них, выступая против врага в первых рядах.
Спустя год после их появления на фронте, войска Империи продвинулись далеко на юг. Посмотреть на удачливых полководцев приезжали вельможи из Столицы, даже сам Император однажды приехал со свитой, хотя его возраст уже с трудом позволял такие тяжелые и далекие путешествия.
Слава Чизу и Курана предшествовала им, словно крылатая богиня победы, летящая перед их войсками. Ни один город, ни одна самая крепкая и величественная крепость, ничто не могло перед ними устоять.
Великие воины великой Империи.
Даже Ханадаги признавали в них сильнейших и преклонялись перед ними.
Однако,ничто не вечно. Императору было уже немало лет, и однажды он ослабел настолько, что с трудом мог передвигаться. А незадолго до этого войска Империи, возглавляемые Чизу и Кураном, начали осаду города южного города со странным и непривычным для имперцев названием — Генсу Ракуэн. И, как назло, впервые за многие месяцы армию Империи ждал достойный отпор. Неожиданно достойный отпор — осада продолжалась несколько месяцев, не принося никаких результатов. Военачальники не знали, что предпринять — осажденный город словно не замечал собравшегося вокруг вражеского войска. За высокой городской стеной, которую никак не удавалось пробить, даже не было видно улиц самого города, хотя часто воины Империи слышались звуки музыки и смеха, словно жители города что-то праздновали. Неожиданная и необъяснимая стойкость города повергала Чизу и Курана в отчаяние. Ужасному настрою способствовали и новости из столицы — Императору становилось все хуже и хуже. Боясь, что могут больше не увидеть отца, брат и сестра решились оставить войска под командованием своих заместителей и отправились в столицу.
Все оказалось хуже, чем твердила молва. Было видно, что дух удерживается в теле Императора, изможденного болезнью, лишь чудом. Когда он просил Чизу и Курана не дать Ханадаги развалить Империю после его смерти, его голос, искаженный болью, звучал очень тихо, едва различимо из-за хрипов,раздававшихся где-то внутри его старого тела.
Вскоре Император умер.
Куран и Чизу поклялись, что в память об отце покорят осажденный город, чего бы им этого не стоило. Дело сдвинулось с мертвой точки, но ненамного. Войска Империи добились лишь того, что смогли пробить брешь в стене. Но за ней оказалась еще одна стена. Все началось сначала. С той только разницей, что теперь воины осажденного города совершали вылазки и нападали на имперцев. Чизу с головой бросалась в самый центр битв, Куран, по началу,тоже. Но все было безрезультатно. За месяц они потеряли слишком много бойцов, а в стане противника не было ни бреши. И Куранбуквально тонул в отчаянии и бессильной ярости, с каждым часом все сильнее и сильнее погружаясь в губительную пучину. Но ему она таковой не казалась — голоса из темноты звали его, встревоженно интересовались, почему он так печален, и предлагали помощь. Он словно наяву чувствовал ту силу, что ему предлагали. И он принялее, желая исполнить последнюю клятву, данную отцу.
Ощущение безграничных силы и свободы, ощущение мощных крыльев за спиной. Легкость, позволяющая летать, безграничная сила, невероятная скорость и другие чудесные дары, еще не до конца изученные. Смертоносная грация больной хищной кошки. А еще Куран чувтвовал,что может поделиться с людьми этой силой.
Идеальное войско, с бессмертными и могучими воинами, стоящее на страже Империи и ревностно оберегающее ее спокойствие. Войско, не знающее поражений. Вот, что было нужно Курану.
Генсу Ракуэн пал под напором новых войск Курана, вмешавшихся в последний момент, когда противники едва не смели отряды Чизу.
Молниеносные победы на юге последовали одна за другой, словно Генсу Ракуэн был последней преградой для Имперских войск. Чизу пропадала в боях, ее никто не удерживал на меесте. Курану же приходилось принимать местных правителей, желавших по-мирному присоединиться к Великой Империи. А потом новости о победах достигли столицы, и Ханадаги приказали своему полководцу вернуться в Столицу, дабы люди могли воздать необходимые почести своему полководцу-победителю.
Льстивые и безнравственные, забыв обо всем, дети погибшнего Императора одаривали Курана золотом и почестями, лаской и преклонением, надеясь, что он поделится с ними бессмертием и чудесной силой, как и со своим войском.
Куран,зная об их лживости и тщеславии, лишь усмехался и подливал им в бокалы и кубки свою кровь, уверяя, что именно она является чудодейственным эликсиром, дарующим подобную власть. Ханадаги млели от восторга, обретая нечеловеческую силу, и жаждали еще большего, не чувствуя, как разрушаются их тела и разумы.
А потом в Столицу вернулась Чизу. И это стало началом конца.
В самый разгар одного из пиров она появилась во дворце — все такой же гордый вызов надменным Ханадаги. Она говорила о том, что воины Курана — монстры, без конеца жаждущие крови и убивающие всех без разбора. Она говорила долго, в ее словах звучало отвращение к убийцам, а гневный взгляд зеленых глаз был устремлен не на растерявшихся Ханадаги, а на брата, Курана.
В ту ночь она перестала быть его сестрой и верной соратницей.
Выведенный из себя неожиданным предательством единственного близкого человека, Куран решился на то, чего не хотел делать сначала — он превратил Ханадаги в себе подобных, но взял с них клятву бесприкословного подчинениям. Знаком нерушимости договора стала печать, начертанная кровью Курана на телах детей Императора. Ее узор в точности повторял императорский герб,лишь перевернутый, и Ханадаги наконец догадались о происхождении своего полководца. Но это уже было неважно.
Получив бессмертие, многие из Ханадаги окончательно сошли с ума, мучимая бесконечной жаждой крови. Чтобы не дать невинным людям погибнуть из-за этих выродков, Куран был вынужден сослать Ханадаги далеко на север, где в укрытом он от всего мира горном ущелье стояла древняя крепость. Некогда она принадлежала могущественным повелителям севера, которым были подвластны дикие ветра, и котоыре умели превращаться взверей. Но люди давно покинули те места, а единственные наследники древнего рода повелителей севера были отданы Курану в услужение за сохранение их жизни их родной матерью, последней царцией Севера.Потомки древнего народа, чьи имена незатейливо переводились на имперский язык как Он и Она, верой и правдой служили своему господину. Однажды они чуть не погибли в бою, и, не в силах нарушить данное их матери обещание, Куран сначала искал и нанимал лучших целителей, а потом поделился с близнецами огромной частью своей силы. «Благословленеи» получили и те двое целителей, которые смогли удержать жизнь в телах близнецов, пока Куран не обратил их. И древний замок в горах стал окончательно принадлежать полководцу.
Но Ханадаги не собирались оставаться в замке и вести жить затворников. Они пытались покинуть его, нарушив клятву. Но печать не дремала и наказал ослушников: большая часть Ханадиг уснула магическим сном, и разбудить их теперь могло лишь произнесенное вслух имя человеческим потомком Императра.
Покидая север, Куран оставил там своих самых верных воинов, которые должны были следить за вечным покоем замка в ущелье.
Вскоре он снова встретил Чизу. Объясниться с ней не удалось: она твердо решила, что пьющий кровь ради своей жизни монстр не имеет права жить. И Чизу подняла на него свой меч — Солнце Полуночи, - который несколько лет назад выковал для нее сам Куран.
Поднять в ответ свой меч, выкованный сестрой — Богиню Войны, Куран не смог.
Ради того, чтобы его не стало, Чизу сама обрекла себя на существование подобным существом.
Но уничтожить его дух ей не удалсь. Он продолжил существовать. Видел, как из пески и их крови появились первые чистокровные и аристократы. Видел, как остатки его армии разбрелись по свету, бездумно убивая ради пропитания. Видел, как верные близнецы вывезли из горящей столицы саркофаг с телом отца-Императора. Видел, как пала великая Империя, которая должна была стать бессмертной, и все ее сады, дворцы и храмы занесло суровыми песками, донесенным сюда западными ветрами. Песками, которые еще совсем недавно были вампирами, его верными слугами....
* * *
Бесшумной тенью Элль оказалась у наполненной кровью чаши и молниеносным движением сорвала со своих плеч черный плащ, укрывая фигуру, поднявшуюся из «купели».
Крови стекла по телу, словно смываемая невидимым дождем. Вскоре вместо пугающего багрового фантома на каменные плиты пола ступил высокий красивый мужчина, неспешно застегивающий плаз, надетый прямо на голое тело. Чарующая красота присутствовала в каждой клеточке его тела : в грациозных движениях, в белоснежной коже, в обманчиво мягких и при этом волевых чертах лица, в чувственных губах, похожих на лепестки багряной розы, в шелковистых волнистых волосах насыщенного темно-каштанового цвета.... И в невыносим глубоких, как горные озера, темно-синих глазах.
Если бы не белоснежная кожа и синие глаза, можно было бы подумать, что на землю ступило прекрасное, вечно юное божество далеких южных земель, где под палящим солнцем, среди бескрайних песков от оазиса к оазису идут караваны бедуинов, испытывая то страшные муки, но неземное блаженство, которые одновременно обещали глаза и губы этого молодого мужчины.
Пришелец отошел от чаши, кровь из которой с шипением начала испаряться, и, нагнувшись, бережно поднял на руки бессознательное тело Канаме Курана. Багряные губы коснулись гладкого лба юноши, и мужчина проешптал:
-Спасибо тебе за все. Береги свою сестру и будь счастлив.
...очень давно, в погоне за Земным Раем, он забыл обо всем. И с таким трудом найденная земля обетованная вдруг оказалась Раем Иллюзий, рассыпавшись миллионами осколков в руках великих полководцев...
Элль подхватила тело Канаме, когда пришелец исчез, буквально растворившись в воздухе, и понесла принца наверх.
А в подземной галерее остались лишь чаша, на чьих каменных лепестках еще оставались капли крови, горстка праха — все, что осталось от доблестной Сейрен,до самой смерти остававшейся верной своему принцу, и легкий ветерок с призрачным, едва ощутимым, но от этого не менее навязчивым запахом южных благовоний и крови.
Ветерок, непонятно откуда взявшийся в самом сердце замка Кросс, заставил отвлечься от изучения древних летописей Сару Сирабуки.
Заставил в гневе ударить со всей силой чистокровного по стене Ридо Курана дразнящий аромат хорошо знакомых благовоний.
С отвращением поморщилась в старом саду Шизука Хио, до которой ветр донес запас крови.
С бессильной яростью стал нажимать на курок Зеро Кирию, стоявший в тире и почуявший запах ненавистного чистокровного.
Глубоко вздохнула и с закрытыми глазами откинулась в глубокое кресло Акане Кросс, когда перед ее глазами промелькнули сотни образов из далекого прошлого.
Обеспокоенно заныло сердце Каиена Кросса, в компании с юной вампиршей Макой вошедшего в древний замок в позабытом всеми горном ущелье.
Отвели взгляды аристократы Первого Совета, когда в руках Кайи Аидоу брызнул осколками и вином граненный хрустальный фужер.
Проснулась в холодном поту под леденящий душу вой волков в лесу Юуки Куран.
Переглянулись Сенри Шики и Рима Тойяя, только что вернувшиеся в особняк Айи.
-Ничего не бойся, - прошептали губы Ичиру Кирию, стоявшего у зеркала, откуда ему ободряюще, но все же грустно улыбалась зеленоглазая женщина.
В кабинете, куда его принесла Элль, лежал на диване Канаме Куран.
-Это будет последняя партия, - пробормотал он во сне.
Ночь 60. Рухнувший Рай Иллюзий
На душе было невероятно спокойно. Так спокойно не было уже многие тысячелетия.
Окрыленный этой непривычной невисомостью, он вспоминал свое детство...
* * *
Он был внебрачным сыном Великого Императора. Его мать была простолюдинкой, и ее ребенок не имел ни малейшего шанса быть признанным своим венценосным отцом, у которого было достаточно отпрысков от высокородных наложниц. Пожалуй, это было к лучшему: маленькому бастарду было практически невозможно выжить в обществе восьми принцев и принцесс крови, среди которых уже в столь нежном возрасте велась война за власть.
До шести лет Куран жил с матерью на востоке Империи. Император обеспечил им достойную жизнь. Но его мать умерла от лихорадки, и по приказу правителя шестилетний мальчик был доставлен в сиятельную Столицу.
Блеск позолоченных крыш, пение дивных птиц в садах и мрачные стражники на каждом шагу ужасно угнетали маленького Курана, с каждым часом, проведенным подле отца, мальчик чах на глазах. Как бы не болело сердце Императора, онотпустил сына, позволив жить в одном из дальних владений...
Но оказалось, что в том владении уже живут. В особняке его ждала девочка лет одиннадцати, хотя взгляд изумрудно-зеленых глаз и серьезное выражение лица делали ее несколько старше на вид. У нее были красивые шелковистые черные волосы, нежная белая кожа. Несмотря на окружающую ее роскошь императорской резиденции, она была одета в простое серое платье. Она была умна, добра, но немногословна.
И она тоже была бастардом Великого Императора.
В этом маленьком дворце неожиданно нашедшие друг друга брат и сестра провели восемь лет. Чудный сад успел зарасти и обрести особое очарование, особенно сильно проявляющееся осенью.
В их распоряжении была огромная библиотека, которую они знали наизусть. Но больше всего их интересовало кузнечное дело и небольшая кузница на заднем дворе.
Когда Курану исполнилось пятнадцать лет, Император приказал им вернуться в столицу. Он хотел хорошо устроить своих детей, раз не мог сделать своими наследниками.
Если бы Чизу пожелала, она могла бы выйти замуж за самого красивого и богатого аристократа Империи. Если бы пожелала, она бы могла жить как самая настоящая царица. Но она пожелала учиться кузнечному делу. Император не смог ей отказать, и вскоре Чизу уехала на север.
Куран же остался в столице и стал пажом. Для придворных он был сыном погибшего соратника Императора. Юный мальчик с кудрями шоколадного цвета и огромными синими глазами приводил в умиленное восхищение всех придворных.
Увы, у некоторых юный и прекрасный паж вызвал скорее «гастрономический» интерес.
Император не имел возможности следить за своим сыном, а Куран не имел никакого представления о развратности и распущенности императорского двора. Похотливые женщины и не менее похотливые мужчины, их ужасные и жестокие игры, а так же отравленные кинжалы в широких рукавах традиционных южных одеяний.
Было чудом уже то, что он был еще жив.
Прошло, наверное, еще года четыре. Куран очень сильно изменился, хотя годы пролетели незаметно. Если четыре года назад он был невинным ребенком в самом сердце порока, то сейчас он сам был воплощением порока, который так сильно пресытился, что в Куране снова появилось что-то невинное.
Те, кто совсем недавно низверг его в адскую бездну, теперь сами до сладострастной дрожи боялся заглянуть в его дьявольские глаза.
Теперь он был не пажом, а «пашой» - так на юго-восточный манер теперь называли высокородных воинов, в мирное время живущих при дворе. Он достаточно хорошо владел мечом, но при дворе был больше известен по другим «подвигам».
Но по сравнению с другими детьми Императора, он действительно был благородным рыцарем добрым и сострадающим сердцем. Хотя законнорожденных детей Императора называли «Ханадаги». Игра слов: «дети императора» и «пресмыкающиеся шакалы».
Матери Ханадаги, бесчисленные высокородные наложницы из императорского гарема, не выходили за пределы «женского дворца» и не имели права участвовать в воспитании детей.
Несмотря на уже почтенный возраст — пятьдесят лет — Имератора, у него до сих пор рожадлись дети. Младшие принцы и принцессы надрывались в колыбелях, расшитых золотом, заставляя многочисленных нянек сходить с ума, а старшие принцессы зазывали Курана в свои постели, хотя некоторые из них даже догадывались, что это их брат.
От запаха многочисленных сладких деликатесов, благовоний и многозначительных взглядов придворных болела голова. Хотелось вырваться за пределы дворцовой ограды и вдохнуть полной грудью ненавязчивый аромат диких трав после грозы, почувствовать кожей сначала жар от кузницы, а потом — холод морозной северной ночи. Единственное, что удерживало Курана в Столице — Император. Все же, пусть он его практически не знал, он его очень любил.
И ему ничего не оставалось, как проводить все время вместе с презренными Ханадаги.
Однажды вечером он случайно услышал разговор двух принцесс. Они говорили о том, что во дворец приехала странная женщина. Что одета она в штаны и мужскую рубаху, что было еще половиной беды — на севере, по слухам, жили воинственные царицы, носящие мужскую одежду. Но то — царицы, чьи одежды все равно были изукрашены золотым шитьем и бесчисленным самоцветами. А эта женщина была одета в серое сукно, как распоследний крестьянин. А волосы — виданное ли дело! - заплетены в косу.
Принцессы продолжали говорить, что хорошо бы проучить несчастную, посмевшую явиться в императорский дворец в столь непотребном виде. Куран, было, собрался уйти, но тут одна из женщин сказала: «Ты даже не представляешь, как я хочу выцарапать ей эти ужасные зеленые глаза!»
Куран бросился вслед Ханадаги и вместе с ними вышел в один из многочисленных внутренних садов. Он успел к началу «представления»: посреди сада стояла фигура в темно-сером плаще, а вокруг стояли разряженные Ханадиги — мужчины, сжимающие рукояти золотых кинжалов, женщины, насмешливо взирающие на невзрачную фигуру.
Один из принцев подошел к ней и сдернул капюшон с лица. В тусклом свете, льющемся из окон, стали видные черные волосы, заплетенные в слегка растрепавшуюся косу, молочно-белая кожа, в вечернем свете слегка отливающая синим, бледно-розовые губы, резковатый профиль, изогнутые тонкие черные брови, холодно взирающие на происходящее изумрудно-зеленые глаза. Сердце Курана забилось сильнее.
-Фу, какая она страшная! - сморщила носик одна из принцесс. - Понятно, почему она рядится в этот балахон!
Женщины обидно рассмеялись, зазвенели браслеты на их руках.
-А по-моему, она ничего, - задумчиво, слегка нараспев произнес один из принцев, подходя к Чизу. - Во всяком случае, для этого сгодится.
И он резко рванул шнуровку на рубашке. А в следующее мгновение он, сдавленно захрипев, рухнул к ногам зеленоглазой женщины. Ханадаги потрясенно смотрели, как женщина хладнокровно вытерла окровавленный клинок о шелка одежды убитого принца.
Да, именно Чизу первой встала на путь убийства.
-Ты... - прорычал один из его братьев. Дальше ему слов не хватило, и, выхватив саблю из-за пояса, они кинулся на Чизу.
Однако Куран оказался быстрее. Что-то придало ему скорости и силы. Он схватил принца за воротника и отбросил, как котенка, в сторону.
Снова секунды потрясенной тишины. За это время Куран успевает прийти в себя и ледяным тоном произносит:
-Только попробуйте приблизиться к моей сестре.
Прежде, чем Ханадаги успели опомниться, он взял Чизу за руку и повел к Императору.
Встречающиеся им на пути слуги не смели ничего сказать, хотя в их глазах читался страх, когда они видели в руках зеленоглазой красавицы окровавленный меч, но стоило им взглянуть в глаза Курана, и они буквально исчезали с его пути.
Император был рада видеть свою дочь. Он едва не заплакал, увидев ее на пороге, и ни слова не сказал о мече. Чизу рассказывала, как она жила все эти годы, рассказала, сколь многому научилась — не только в кузнечном деле, но и в военном. Она сказал, что некий капитан предлагал ей присоединиться к его отряду наемников...
Впервые на памяти Курана она рассказывала так много, а на ее губах играла улыбка. Она даже позволила брату, который не мог без содрогания смотреть на это воронье гнездо, расплести косу и причесать свои волосы.
Чизу хотели приготовить роскошные покои, но она отказалась, сказав, что не любит роскошь и огромные пустые комнаты с благовониями. Тогда Куран отвел ее в свои покои, в которых все было намного проще, чем в остальном дворце.
Чизу почти сразу заснула, буквально рухнув на низкую кровать. Во сне ее лицо казалось по-детски невинным и беззащитным. Но Куран прекрасно понимал, что так будет, пока на мир снова не взглянут ее холодные зеленые глаза. И все же, он очень любил свою старшую сестру.
С этими словами он лег на диване в гостиной и заснул. Ему снилась кузница, бескрайние поля, многовековой лес с песчанными дорогами, разбитое зеркало перед дверьми с перевернутым гербом отца-Императора. Потом — дом, в котором он жил с матерью.
В дверь вошла его мать, такая, какой она была перед своей смертью. У нее были заплаканные красные глаза, и Куран сразу же бросился к ней, спрашивая, что случилось. Но вместо ответа она лишь шептала: «Пожалуйста, не приближайся к этой ведьме! Пожалуйста...»
И тут она вспыхнула, как спичка. А Куран закричал.
-Куран... Куран!
Тяжело дышал, он открыл глаза и увидел сестру. В ее зеленых глазах читалось беспокойство, а нежные белые руки крепко держали его за плечи.
-Ты в порядке? - обеспокоенно прошептала она. Прикусив губу, чтобы не заплакать от воспоминаний о матери, Куран кивнул. Он не хотел, чтобы сестра считала его слабым. Но вместо этого по его щеке стекла слеза, и он обнял сестру, плача уже по-настоящему. Грустно улыбаясь, Чизу гладила его по волосам и что-то шептала, прося успокоиться.
Куран поднял на нее глаза. Он неожиданно понял, как красива Чизу. Тонкие дуги черных бровей, длинные ресницы, молочно-белая кожа, резкоочерченные розовые губы. Наверное,именно такие губы менестрели сравнивают с лепестками роз, пронеслось в голове принца-бастарда.
Куран нерешительно коснулся кончиками пальцев лица Чизу. Вздрогнув, та неподвижно замерла. Синие глаза смотрели в зеленые.
Сложно сказать, долго ли это продолжалось. Время словно перестало существовать. Они просто смотрели друг другу в глаза.
Вздохнув и отведя взгляд, Куран прижал сестру к своей груди.
-Я люблю тебя, - прошептал он.
-Я тоже тебя люблю, - Чизу зарылась лицом в его кудри.
Сложно было представить, что ждет их в будущем.
Ханадаги не стерпели оскорбления, и Чизу пришлось уехать. Вместе с ней отправился и Куран. Чтобы отъезд паши не выглядел странным, Император «приказал» им отправиться на южный фронт, где вовсю шла война.
Повозку для дальних путешествий нгазывали по-разному. Суть от этого не менялась. Она тряслась и подпрыгивала на ухабах, внутри было слишком душно, снаружи — слишком пыльно, а сверху безжалостно пекло южное солнце.
Чизу и Куран сидели на одной скамейке, стараясь не обращать внимания на неудобства. Голова женщины лежала на плече брата, они держались за руки. Чизу бездумно смотрела в потолок, а Куран...
Мысли Курана удивляли его самого.
Он думал о том, что Чизу, по сути, такая же женщина, как и его многочисленные любовницы. Но она была не такой. От нее исходил какой-то неясный, но прекрасный чистый свет. Холодность и равнодушие было лишь телесной оболочкой, а ее душа была прекрасна. Взор ее зеленых глаз всегда был ясен, как чистый изумруд. Взгляды же других женщин были поддернуты ужасной, мертвой пеленой. В этой жизни у них было все, а за душой — ни гроша.
-Почему ты не поехал тогда со мной? - вдруг спросила Чизу.
-Не знаю... Я думал, ты не захочешь... - растерянно ответил Куран.
Его сестра тихо рассмеялась.
-Глупенький. Но я должна была сама позвать тебя... Мне очень жаль, - ее голос прозвучал непривычно печально. В нем звучало понимание. Понимание того, как жизнь во дворце сказалась на Куране, какие нравы окружали его каждый день. Он невольно смутился и отвел взгляд.
Но успел увидеть, как в глазах Чизу скользнуло что-то непонятное. Ирония и... озадаченность?..
* * *
Война на юге шла вовсю. Куран, впервые попавший на настоящую войну, был поражен. Палатки с ранеными, палатки здоровых воинов, палатки главнокомандующих... В воздух витала пыль, поднимаемая тысячью людей и сотнями коней, в воздухе витале крики приказов, у лазаретов — крики раненых.
Курана поразило, как много женщин было в лагере. Это были не воины, это были обыкновенные женщины из близлежащих селений или жены воинов, приехавшие за мужьями. Они заботились обо всем лагере: они стирали, они готовили, они лечили раненых. Куран, считавший себя храбрецом, с содроганием смотрел на женщин,работающих в лазарете — он поражался их выдержке там, где стонали и кричали от боли матерые воины. Он поражался тому, как хладнокровно они смотрят на кровь, перевязывают гниющие раны, ампутируют конечности, которые невозможно уже сохранить.
Он неожиданно понял, что война — это не военачальники в золоченых доспехах на породистых скакунах, гордые и прекрасные. И это не только простые, рядовые солдаты. Это и женщины,простые,слабые женщины, без которых не выстояло бы ни одно войско.
Столь же неожиданно Куран увидел с другой стороны и свою сестру — не воина, хладнокровно убившую принца Ханадаги за нанесенное ей оскорбление, но простую женщину.
Чизу не рвалась в бой, не рвалась к кузнице, не рвалась в палатки, где военачальники обсуждали их действия. Одним твердым словом она прекращала беспорядки среди отчаявшихся солдат. Наравне с другими женщинами она стирала, готовила, перевязывала раненых. В ней было той ледяной жестокости, которым она буквально дышала в императорском дворце. Теперь во взгляде Чизу читалось искренное сострадание.
Она была живой, не бездушной куклой или хладнокровным демоном.
Она идеально вписывалась в жизнь военного лагеря,была своей среди простых воинов и их жен.
От него ждали другого. Он был «пашой», он должен был быть стратегом, помочь составить план, который приведет к победе.
Он часами сидел в одиночестве над картой боевых действий и пытался понять, как войска должны поступить, чтобы все было правильно. А потом приходила Чизу, садилась рядом, заглядывала через его плечо и легко решала эту задачку.
Пораженные ее способностями стратега, военачальники стали приглашать Чизу на военные советы вместе с братом. Слушая биспуты сестры с военачальниками отца, Куран стал понимать, в чем заключается дело. И неожиданно понял, что ничего не знает о мире,проведя всю свою жизнь сначала с матерью в деревне,потом — с сестрой в старом особняке, а последние годы - в золоченой клетке дворца.
Он стал безмолвной тенью сестры. Вместе с Чизу он помогал в лазарете, работал в кузнице. В этом абсолютном безмолвии сестра учила его всему,что она знала. И слова им не требовались.
Куран и Чизу всегда были вместе. Они выдвигали планы ведения боев и сами участвовали в них, выступая против врага в первых рядах.
Спустя год после их появления на фронте, войска Империи продвинулись далеко на юг. Посмотреть на удачливых полководцев приезжали вельможи из Столицы, даже сам Император однажды приехал со свитой, хотя его возраст уже с трудом позволял такие тяжелые и далекие путешествия.
Слава Чизу и Курана предшествовала им, словно крылатая богиня победы, летящая перед их войсками. Ни один город, ни одна самая крепкая и величественная крепость, ничто не могло перед ними устоять.
Великие воины великой Империи.
Даже Ханадаги признавали в них сильнейших и преклонялись перед ними.
Однако,ничто не вечно. Императору было уже немало лет, и однажды он ослабел настолько, что с трудом мог передвигаться. А незадолго до этого войска Империи, возглавляемые Чизу и Кураном, начали осаду города южного города со странным и непривычным для имперцев названием — Генсу Ракуэн. И, как назло, впервые за многие месяцы армию Империи ждал достойный отпор. Неожиданно достойный отпор — осада продолжалась несколько месяцев, не принося никаких результатов. Военачальники не знали, что предпринять — осажденный город словно не замечал собравшегося вокруг вражеского войска. За высокой городской стеной, которую никак не удавалось пробить, даже не было видно улиц самого города, хотя часто воины Империи слышались звуки музыки и смеха, словно жители города что-то праздновали. Неожиданная и необъяснимая стойкость города повергала Чизу и Курана в отчаяние. Ужасному настрою способствовали и новости из столицы — Императору становилось все хуже и хуже. Боясь, что могут больше не увидеть отца, брат и сестра решились оставить войска под командованием своих заместителей и отправились в столицу.
Все оказалось хуже, чем твердила молва. Было видно, что дух удерживается в теле Императора, изможденного болезнью, лишь чудом. Когда он просил Чизу и Курана не дать Ханадаги развалить Империю после его смерти, его голос, искаженный болью, звучал очень тихо, едва различимо из-за хрипов,раздававшихся где-то внутри его старого тела.
Вскоре Император умер.
Куран и Чизу поклялись, что в память об отце покорят осажденный город, чего бы им этого не стоило. Дело сдвинулось с мертвой точки, но ненамного. Войска Империи добились лишь того, что смогли пробить брешь в стене. Но за ней оказалась еще одна стена. Все началось сначала. С той только разницей, что теперь воины осажденного города совершали вылазки и нападали на имперцев. Чизу с головой бросалась в самый центр битв, Куран, по началу,тоже. Но все было безрезультатно. За месяц они потеряли слишком много бойцов, а в стане противника не было ни бреши. И Куранбуквально тонул в отчаянии и бессильной ярости, с каждым часом все сильнее и сильнее погружаясь в губительную пучину. Но ему она таковой не казалась — голоса из темноты звали его, встревоженно интересовались, почему он так печален, и предлагали помощь. Он словно наяву чувствовал ту силу, что ему предлагали. И он принялее, желая исполнить последнюю клятву, данную отцу.
Ощущение безграничных силы и свободы, ощущение мощных крыльев за спиной. Легкость, позволяющая летать, безграничная сила, невероятная скорость и другие чудесные дары, еще не до конца изученные. Смертоносная грация больной хищной кошки. А еще Куран чувтвовал,что может поделиться с людьми этой силой.
Идеальное войско, с бессмертными и могучими воинами, стоящее на страже Империи и ревностно оберегающее ее спокойствие. Войско, не знающее поражений. Вот, что было нужно Курану.
Генсу Ракуэн пал под напором новых войск Курана, вмешавшихся в последний момент, когда противники едва не смели отряды Чизу.
Молниеносные победы на юге последовали одна за другой, словно Генсу Ракуэн был последней преградой для Имперских войск. Чизу пропадала в боях, ее никто не удерживал на меесте. Курану же приходилось принимать местных правителей, желавших по-мирному присоединиться к Великой Империи. А потом новости о победах достигли столицы, и Ханадаги приказали своему полководцу вернуться в Столицу, дабы люди могли воздать необходимые почести своему полководцу-победителю.
Льстивые и безнравственные, забыв обо всем, дети погибшнего Императора одаривали Курана золотом и почестями, лаской и преклонением, надеясь, что он поделится с ними бессмертием и чудесной силой, как и со своим войском.
Куран,зная об их лживости и тщеславии, лишь усмехался и подливал им в бокалы и кубки свою кровь, уверяя, что именно она является чудодейственным эликсиром, дарующим подобную власть. Ханадаги млели от восторга, обретая нечеловеческую силу, и жаждали еще большего, не чувствуя, как разрушаются их тела и разумы.
А потом в Столицу вернулась Чизу. И это стало началом конца.
В самый разгар одного из пиров она появилась во дворце — все такой же гордый вызов надменным Ханадаги. Она говорила о том, что воины Курана — монстры, без конеца жаждущие крови и убивающие всех без разбора. Она говорила долго, в ее словах звучало отвращение к убийцам, а гневный взгляд зеленых глаз был устремлен не на растерявшихся Ханадаги, а на брата, Курана.
В ту ночь она перестала быть его сестрой и верной соратницей.
Выведенный из себя неожиданным предательством единственного близкого человека, Куран решился на то, чего не хотел делать сначала — он превратил Ханадаги в себе подобных, но взял с них клятву бесприкословного подчинениям. Знаком нерушимости договора стала печать, начертанная кровью Курана на телах детей Императора. Ее узор в точности повторял императорский герб,лишь перевернутый, и Ханадаги наконец догадались о происхождении своего полководца. Но это уже было неважно.
Получив бессмертие, многие из Ханадаги окончательно сошли с ума, мучимая бесконечной жаждой крови. Чтобы не дать невинным людям погибнуть из-за этих выродков, Куран был вынужден сослать Ханадаги далеко на север, где в укрытом он от всего мира горном ущелье стояла древняя крепость. Некогда она принадлежала могущественным повелителям севера, которым были подвластны дикие ветра, и котоыре умели превращаться взверей. Но люди давно покинули те места, а единственные наследники древнего рода повелителей севера были отданы Курану в услужение за сохранение их жизни их родной матерью, последней царцией Севера.Потомки древнего народа, чьи имена незатейливо переводились на имперский язык как Он и Она, верой и правдой служили своему господину. Однажды они чуть не погибли в бою, и, не в силах нарушить данное их матери обещание, Куран сначала искал и нанимал лучших целителей, а потом поделился с близнецами огромной частью своей силы. «Благословленеи» получили и те двое целителей, которые смогли удержать жизнь в телах близнецов, пока Куран не обратил их. И древний замок в горах стал окончательно принадлежать полководцу.
Но Ханадаги не собирались оставаться в замке и вести жить затворников. Они пытались покинуть его, нарушив клятву. Но печать не дремала и наказал ослушников: большая часть Ханадиг уснула магическим сном, и разбудить их теперь могло лишь произнесенное вслух имя человеческим потомком Императра.
Покидая север, Куран оставил там своих самых верных воинов, которые должны были следить за вечным покоем замка в ущелье.
Вскоре он снова встретил Чизу. Объясниться с ней не удалось: она твердо решила, что пьющий кровь ради своей жизни монстр не имеет права жить. И Чизу подняла на него свой меч — Солнце Полуночи, - который несколько лет назад выковал для нее сам Куран.
Поднять в ответ свой меч, выкованный сестрой — Богиню Войны, Куран не смог.
Ради того, чтобы его не стало, Чизу сама обрекла себя на существование подобным существом.
Но уничтожить его дух ей не удалсь. Он продолжил существовать. Видел, как из пески и их крови появились первые чистокровные и аристократы. Видел, как остатки его армии разбрелись по свету, бездумно убивая ради пропитания. Видел, как верные близнецы вывезли из горящей столицы саркофаг с телом отца-Императора. Видел, как пала великая Империя, которая должна была стать бессмертной, и все ее сады, дворцы и храмы занесло суровыми песками, донесенным сюда западными ветрами. Песками, которые еще совсем недавно были вампирами, его верными слугами....
* * *
Бесшумной тенью Элль оказалась у наполненной кровью чаши и молниеносным движением сорвала со своих плеч черный плащ, укрывая фигуру, поднявшуюся из «купели».
Крови стекла по телу, словно смываемая невидимым дождем. Вскоре вместо пугающего багрового фантома на каменные плиты пола ступил высокий красивый мужчина, неспешно застегивающий плаз, надетый прямо на голое тело. Чарующая красота присутствовала в каждой клеточке его тела : в грациозных движениях, в белоснежной коже, в обманчиво мягких и при этом волевых чертах лица, в чувственных губах, похожих на лепестки багряной розы, в шелковистых волнистых волосах насыщенного темно-каштанового цвета.... И в невыносим глубоких, как горные озера, темно-синих глазах.
Если бы не белоснежная кожа и синие глаза, можно было бы подумать, что на землю ступило прекрасное, вечно юное божество далеких южных земель, где под палящим солнцем, среди бескрайних песков от оазиса к оазису идут караваны бедуинов, испытывая то страшные муки, но неземное блаженство, которые одновременно обещали глаза и губы этого молодого мужчины.
Пришелец отошел от чаши, кровь из которой с шипением начала испаряться, и, нагнувшись, бережно поднял на руки бессознательное тело Канаме Курана. Багряные губы коснулись гладкого лба юноши, и мужчина проешптал:
-Спасибо тебе за все. Береги свою сестру и будь счастлив.
...очень давно, в погоне за Земным Раем, он забыл обо всем. И с таким трудом найденная земля обетованная вдруг оказалась Раем Иллюзий, рассыпавшись миллионами осколков в руках великих полководцев...
Элль подхватила тело Канаме, когда пришелец исчез, буквально растворившись в воздухе, и понесла принца наверх.
А в подземной галерее остались лишь чаша, на чьих каменных лепестках еще оставались капли крови, горстка праха — все, что осталось от доблестной Сейрен,до самой смерти остававшейся верной своему принцу, и легкий ветерок с призрачным, едва ощутимым, но от этого не менее навязчивым запахом южных благовоний и крови.
Ветерок, непонятно откуда взявшийся в самом сердце замка Кросс, заставил отвлечься от изучения древних летописей Сару Сирабуки.
Заставил в гневе ударить со всей силой чистокровного по стене Ридо Курана дразнящий аромат хорошо знакомых благовоний.
С отвращением поморщилась в старом саду Шизука Хио, до которой ветр донес запас крови.
С бессильной яростью стал нажимать на курок Зеро Кирию, стоявший в тире и почуявший запах ненавистного чистокровного.
Глубоко вздохнула и с закрытыми глазами откинулась в глубокое кресло Акане Кросс, когда перед ее глазами промелькнули сотни образов из далекого прошлого.
Обеспокоенно заныло сердце Каиена Кросса, в компании с юной вампиршей Макой вошедшего в древний замок в позабытом всеми горном ущелье.
Отвели взгляды аристократы Первого Совета, когда в руках Кайи Аидоу брызнул осколками и вином граненный хрустальный фужер.
Проснулась в холодном поту под леденящий душу вой волков в лесу Юуки Куран.
Переглянулись Сенри Шики и Рима Тойяя, только что вернувшиеся в особняк Айи.
-Ничего не бойся, - прошептали губы Ичиру Кирию, стоявшего у зеркала, откуда ему ободряюще, но все же грустно улыбалась зеленоглазая женщина.
В кабинете, куда его принесла Элль, лежал на диване Канаме Куран.
-Это будет последняя партия, - пробормотал он во сне.