Институт жречества и роль Короля фейри в целом ясна, но Лаурель у меня все равно никак не ассоциируется с богиней плодородия. Зато неожиданно заиграли новыми гранями такие вещи, как "Обайская кипта", чему я посвящу отдельный пост.
Теперь я понимаю, почему мне не очень рекомендовали "Золотую ветвь" как исследование мифов. Книга не столько скучна, сколько очень мутна и обилием примеров даже к самым второстепенным темам отвлекает внимание от основной мысли. На данный момент я дочитала до главы 18 "Опасности, угрожающие душе", и без конспекта мне становится все сложнее отслеживать моменты, которые могут иметь значение для понимания "Fire and Hemlock". Собственно, эта запись и будет конспектом, который я буду поднимать время от времени.
На серьезность каких-либо выводов не претендую, записано предельно простым языком, чтобы не запутаться самой и не забыть ключевые моменты.
читать дальшеЕсть где-то в Италии местности Неми, где в древности почитали Диану Немийскую, а ее жреца называли Царем Леса. Этот жрец жил отшельником в заповедном лесу, охраняя одно-единственное дерево (в ходе рассуждений Фрезер приходит к мысли, что это дуб). Если кто-то сможет пробраться мимо Царя к дереву и сорвать его ветвь (та самая "золотая ветвь"), то жрец утрачивает право быть Царем Леса и даже право на жизнь: тот, кто сорвал ветвь, вызывает его на поединок и убивает, чтобы самому стать Царем Леса.
Диана выступает здесь не столько богиней охоты, сколько богиней природы и плодородия в целом, причем конкретно этот образ якобы продолжение образа Дианы Таврической, которой вообще приносили человеческие жертвы, что вроде как объясняет кровавую смену жрецов. Собственно, как богине плодородия, Диане нужен спутник-мужчина - Вирбий, он же Царь Леса, который всегда умирает насильственной смертью. (Об этом напишу чуть позже, потому что только разбираю этот фрагмент и пока еще не все уложила в голове).
Дуб здесь при том, что у Дианы Немийской есть двойник - нимфа дубравы того же Неми, которой приписывают истории любви с царем Нумом по аналогии с Дианой и Вирбием. Через эту связь с дубом-символом Вирбий выводится как воплощение Юпитера, бога грома и дубрав. Юпитер и Юнона, Дианус и Диана, Янус (sic!тот самый) и Яна - подобная пара божеств, своим священным браком отвечающая за плодородие и благополучие народа, прослеживается в любой мифологии, имеющей индо-арийские корни.
Собственно, через образ дуба Фрезер переходит от культа Дианы Немийской к культу Юпитера Лацийского и его жены Юноны, чьей храм-дубрава находился на Альбанской горы и которому подражали цари альбанской династии Сильвиев (Лесовиков), нося венцы из дубовых ветвей.
Интерес представляет наследование у лацийских царей, которые, как и Царь Леса, через одного умирали насильственной смертью или просто исчезали. Многие царицы рожали "от богов", т.е. неизвестно от кого. По этому и другим следам Фрезер делает вывод, что в Лации наследование шло по женской линии (помним, что при этом царская семья - это обязательно божественное происхождение). Сыновья царской семьи уходили в другие страны, чтобы стать там хоть правителем, хоть крестьянином, и наоборот: царями после брака на лацийской царевне становились зачастую именно чужестранцы.
При царице-богине они, соответственно, выполняли функцию царя-жреца, причем изначально такой брак вообще заключался чуть ли не на год, а дальше снова смертельное соревнование за звание лучшего, достойного стать царем.
Вот этот царь-жрец - пленник табу и ритуалов, потому что он служит народу как колдун - призвать дождь, отогнать засуху, обеспечить вместе с царицей плодородие и прочее.
Не справляется со своими функциями - смещается и заменяется новым царем-жрецом. Причем, как я поняла, смещается всегда насильственной смертью - 1) наказание за неисполнение своих обязанностей, 2) там какая-то дикая заморочка насчет того, что царь-жрец-бог не может умереть естественной смертью, а то это приравнивается к тому, что что-то негативно навсегда поменяется в природе, над которой царь ворожил.
В общем, должность царя-жреца вроде и почетная, но такая муторная и опасная, что "счастливые" наследники почившего царя (если наследование шло по кровной линии, а не по праву поединка, но я забыла, где именно читала об этом и не могу записать подробнее) чуть ли не толпами бегали от вступления в наследство, что приводило к вырождению монархии.
В чем причина таких табу? Сохранение способности исполнять обязанностей царя-жреца и сохранение его жизни.
Царь-жрец - это точка опора мира, если он нарушит какое-то табу - устои мира пошатнутся, и черт знает, что случится с вверенным ему народом.
Цель табу таким образом - сохранение жизни царя-жреца на благо его народа. Причем сохранение жизни - в очень первобытном понимании. Смысл в том, чтобы привязать душу к телу и не дать ей покинуть тело навсегда.
(Продолжение следует)
Так вот, относительно "Fire and Hemlock" у меня пока больше вопросов, чем ответов.
читать дальшеМортон, прежний "Царь Леса", утрачивает право на свое жречество после того, как утратил право на жизнь Тома и проиграл тому в судебном поединке. По логике такого повествования явно напрашивается, что новым жрецом при царице-богине в лице Лаурели должен стать Том, однако отцу наследует Себ, а именно этот момент я как-то почти пропустила при чтении "Золотой ветви".
Что любопытно, Лаурель таким образом все-таки выходит кельтской "королевой-земле", при которой смертный король-жрец, лучший и достойнейший, служит земле и ее народу.
Но именно Лаурель с образом богини плодородия у меня вообще никак не вяжется. "Королева-земля" она для меня постольку-поскольку явно является хранительницей "Холмов" в данной реальности, воплощенным законом природы.
Итак, продолжение банкета и опасности, поджидающие душу.
читать дальшеКлючевая заключается в том, что демоны или колдуны могут извлечь душу из тела и препятствовать ее возвращению на законное место.
[«Китайцы, например обыкновенно приписывают припадки и судороги действию неких злобных духов, которым доставляет удовольствие извлекать душу из человеческого тела. Духи, таким образом обходящиеся с детьми и младенцами, носят в Амое титулы «воинства небесного, галопом несущегося на конях» и «ученых, обитающих на полпути к небу».»- у меня стойкая ассоциация не с Китаем, с вполне европейскими фейри и Дикой охотой.]
Сделать это можно разными способами, которые зачастую имеют дело с тенью, отражением или даже портретом, который содержит в себе душе изображенного лица.
[« С портретами дело обстоит так же, как с тенями и отражениями. Часто считают, что они содержат в себе душу изображенного лица. Верящие в это люди, естественно, неохотно позволяют снимать с себя изображение. Ведь если портрет является душой или, по крайней мере, жизненно важной частью изображенного, владелец портрета сможет оказать на оригинал роковое воздействие.»(с) - напрямую отсылает нас к коллекции портретов в комнате Лаурель и фотографии Тома в частности.]
Запреты - табу - таким образом действуют как механизм защиты души (Глава XIX - XXII). Причем эти ритуальные табу действуют почти одинаково что для колдунов-жрецов-царей-богов, так и для людей "нечистых", оскверненных - убийц, плакальщиков, рожениц, охотников и др. (в этом проявляется отсутствия соответствующего морального различия в древности; оба "класса" несут духовную опасность, и потому эти люди должны быть изолированы с помощью табу от остального мира во избежание...всякого.
Табу могут быть как на действия и слова, так и на конкретные предметы.
В частности, Фрезер рассматривает запрет на использование железо (знакомый по историям с фейри мотив), объясняя его следующим образом: корни табу уходят в древность, когда железо вызывало неодобрение и неприязнь как нововведение со стороны людей и, соответственно, богов. Возможной причиной усиления такое антипатии могли быть случайные совпадения, например, «неурожаи, последовавшие за применением железных лемехов в Польше» [учитывая, что королевская чета фейри в "Рыцаре..." отсылает нас к божествам плодородия - немаловажная деталь].
Но если антипатия к железу есть со стороны богов и их посланцев, то антипатия есть и духов, враждебных человеку, что превращает железо в мощное оружие человека против сверхъестественного.
[«А так как неприязнь духов к железу столь велика, что они не решаются даже приблизиться к вещам и лицам, защищенным этим отвратительным металлом, железо можно использовать в качестве магического средства для отпугивания привидений и других опасных духов. Часто оно и используется в этом качестве. Так, у шотландских горцев самой надежной защитой от эльфов является оружие, сделанное из железа или, еще лучше, стали (сабля, нож, ружейный ствол и пр.). При входе в заколдованное жилище не забудьте вонзить какой-нибудь стальной предмет (к примеру, нож, иглу или рыболовный крючок) в дверь, в таком случае феи окажутся не в силах захлопнуть дверь до тех пор, пока вы не выйдете наружу. Когда вы несете домой тушу застреленного оленя, воткните в нее нож, чтобы не дать феям ее отяжелить. Ножа или гвоздя в вашем кармане совершенно достаточно для того, чтобы ночью феи не подняли, вас в воздух. Гвозди, прибитые в изголовье кровати, отгоняют эльфов от рожениц и младенцев. Впрочем, для полной уверенности в благополучии тех и других лучше под кровать положить утюг, а на подоконник-серп.»]
Еще одно табу, которое, как мне кажется, может иметь отношение к истории "Рыцаря..." - это табу на кровь. Напрямую оно в книге не упоминается, однако заслуживает внимание в контексте "опасностей, грозящих душе": кровь считается вместилищем души.
[«Жители западной части графства Суссекс верили, что земля, на которую пролилась человеческая кровь, проклята и останется навечно бесплодной.»
«Боязнь пролить кровь на землю в общем объясняется верой в то, что в ней пребывает душа и что в силу этого земля, на которую попадает кровь, с необходимостью становится табуированной, или священной.»
Как здесь не вспомнить балладу о Томасе Рифмаче? «Несется конь в кромешной мгле,/Густая кровь коню по грудь./Вся кровь, что льется по земле,/В тот мрачный край находит путь.»]
Наконец, еще одно табу, на этот раз - в отношении волос. [Вспоминаем, что в "Обайской кипте" был локон волос Тома.] Вот подборка цитат из "Золотой ветви", своеобразный обзор роли волос в мифологии:
«Если голове приписывается такая степень святости, что к ней нельзя прикоснуться, не нанося ее обладателю тяжкого оскорбления, ясно, что и стрижка волос должна оказаться процедурой тонкой и сложной. Стрижка волос, по воззрению первобытного человека, связана с двоякой трудностью или опасностью. Во-первых, существует опасность потревожить дух головы, который может получить повреждение и отомстить за себя досадившему ему лицу. Во-вторых, с трудностью сталкиваются при захоронении отрезанных прядей. <...> между ним и каждой частью его тела существует симпатическая связь <...> если повредить обрезанные волосы или ногти, потерпит урон и он сам. <...>Подвержены этим опасностям все люди, но лица священные имеют больше оснований их опасаться.»
«Состричь завивавшиеся до плеч локоны означало отказаться от права на трон. Когда коварные братья Хлотарь и Хильдеберт домогались королевства своего умершего брата Хлодомера, они хитростью заманили к себе двух малолетних племянников, сыновей Хлодомера. Затем они послали в Париж к королеве Клотильде, бабушке детей, гонца с ножницами и обнаженным мечом. Гонец предъявил королеве ножницы и меч и поставил ее перед выбором: или детей постричь и они останутся жить, или их ждет смерть. Гордая королева ответила, что, если ее внукам не суждено носить корону, она предпочла бы видеть их мертвыми, но не подстриженными.»
«В волосах видят обиталище бога, так что, если их состричь, бог потерял бы пристанище в своем жреце. »
«Если состриженные волосы и ногти сохраняют симпатическую связь с их прошлым владельцем, то всякий, кто ими завладевает, может с их помощью заручиться хорошим отношением к себе со стороны их бывшего хозяина.»
Мне кажется, не будет преувеличением предположить, что волосы таким образом родственны крови в качестве вместилища души/жизни/силы. [И здесь стоит вспомнить о том, что волосы Тома хранились именно в раме фотографии болиголова, а не его портрета, висящего в спальне Лаурель и принадлежащего ей. Здесь Леди Ви. высказала очень любопытную теорию: волосы в рамку положил сам Том, желая сохранить часть души вне власти Лаурель. Это заставляет иначе взглянуть на суть Обайской кипты
Следующий ключевой пункт - Предание смерти божественного правителя, а конкретно - по причине одряхления.
Как стало ясно из предыдущих выкладок, от "человекобога", выступающего в качестве колдуна-жреца-царя-бога, зависит чуть ли не все мироздание: от хода природных явлений до благополучия каждой конкретной семьи. Зависит буквально от каждого чиха, что заставляет подданных окружать такого "человекобога" многочисленными табу.
«Если от жизни человекобога зависит ход природных явлений, то каких только бедствий не может принести его одряхление, а тем более его смерть?»
Единственный - и бесспорно оригинальный - способ предотвратить эту опасность - убить "богочеловека" при первых признаках упадка сил, дабы перенести его душу в тело достойного, сильного преемника. В противном случае либо богочеловек умрет сам, и добровольно покинувшая тело душа не захочет возвращаться и выполнять божественные обязанности, либо эту самую душу похитит демон/колдун, и еще неизвестно, какой вариант хуже для верноподданных/верующих.
[Здесь я снова позволю себе удивиться "Рыцарю...": пока выходит так, что судебный поединок Том и Мортона должен был закончиться не только смертью одного из них, но и "воцарением" другого - более достойного. Однако погибшему Мортону наследует его сын Себастьян, а Полли говорит "Я могла победить, только если проиграю". Не идет ли речь о том, что Том должен был и выжить, и проиграть поединок, чтобы все-таки ускользнуть из рук фейри (в первом случае - спастись от Мортона, а во втором - не стать вместо него вечным спутником Лаурель)? Тогда дело действительно в том, чтобы "обойти холодную логику Лаурель". Мой низкий поклон Леди Ви. за идею.]
Собственно, предавать правителя смерти непосредственно по факту невозможности исполнять священные функции было необязательно: некоторые народы предпочитали перестраховаться и умертвить правителя в полном расцвете сил, т.е. по истечении установленного срока [9 лет для Короля в "Рыцаре..." и 81 год для Королевы, хотя Королева, на мой взгляд, в изложенную в "Золотой ветви" систему вообще не укладывается].
Вполне естественно, что правителям, которые точно знали, что по истечении установленного срока их "умрут", умирать не хотелось и они стремились переложить эту обязанность - вместе с некоторыми привилегиями, если уж на то пошло - на кого-нибудь другого. [Теперь мое недавнее "пока" относительно Тома как преемника Мортона отходит на второй план: здесь может вырисоваться и такая схема, при которой "рыцари" в свите Королевы изначально предназначены в жертву вместо Короля - и в качестве привилегий, видно, получают какой-то дар от фей, а также - Королеву в качестве жены на непродолжительный срок своего "царствования". ]
При этом важно, чтобы жертва-замена была равнозначной. [Возвращаясь к судебному поединку и холодной логике: в таком контексте Том должен был показать себя недостойным царско-жреческих почестей, т.е. проиграть поединок. И тут на сцене появляется Себастьян....]
Говоря об исторической практики царствования временных правителей, приносимых в жертву, надо ответить, что зачастую они являлись родственниками настоящего правителя. Что логично в контексте доказательства полноценности замены.
[«Могут возразить, что древний варварский обычай приносить правителей в жертву за короткое время привел бы к вымиранию правящей династии. На это возражение можно ответить, что, во-первых, нередко верховная власть не сосредоточивается в руках какой-нибудь одной семьи, а переходит от одной семьи к другой по очереди. Во-вторых, верховная власть часто не передается по наследству, а достается тем, кто выполнил необходимые условия, например женился на дочери властителя или победил его в единоборстве. В-третьих, даже если этот обычай действительно ведет к угасанию династии, это не мешает соблюдать его народам, которые мало заботятся о будущем и не придают большой ценности человеческой жизни.» - а угасание династия логично ведет к разбавлению крови в попытке выжить, что мы видим на примере фейри Хандсон-хауса: Мортону наследует его сын от смертной, полукровки допускают на собрания семьи, и даже квартероны и более дальние родственники осведомлены о Холмах - что мы видим на примере Тан «Аудель (в книге это обстоятельство подается как хрестоматийное ВОТЭТОПОВОРОТ х).]
[«На острове Ниас звание вождя обычно наследует старший сын. Если этому препятствует какой-нибудь его телесный или умственный недостаток, вождь при жизни выбирает себе наследника среди своих сыновей. Но для того чтобы подтвердить свое право на титул вождя, сыну, на которого пал выбор, необходимо ртом или мешком поймать последнее дыхание, а вместе с ним и душу умирающего вождя. Если это удается сделать кому-нибудь другому, тот становится вождем на равных правах с законным наследником.» - таким образом вырисовывается ключевой критерий наследования - наследование души достойным преемником: неважно, получив ее через крови, через последнее дыхание или иным образом.]
По логике повествования мне стоило бы сейчас уделить внимание аспекту священной весны и пробуждения природы, но, мне кажется, это довольно очевидный момент в обсуждении образов богов плодородия. Вместо этого я хотела бы поговорить о культе Адониса - одном из воплощений миф, который рассматривается в "Золотой ветви".
«Культ Адониса существовал у семитских народностей Вавилона и Сирии, и греки позаимствовали его у них еще в VII веке до нашей эры. Настоящее имя божества было Таммуз<...>. В вавилонской религиозной литературе Таммуз фигурирует в качестве юного супруга или любовника Иштар, Великой Богини-Матери, олицетворяющей воспроизводящие силы природы. <...>каждый год Таммуз покидал светлую землю и спускался в мрачный подземный мир, и каждый год его божественная возлюбленная отправлялась на поиски бога «в землю, откуда нет возврата, в жилище темноты, где дверь и засов покрыты пылью». На время ее отсутствия прекращалось действие любовной страсти: люди и животные словно забывали о необходимости воспроизводства своего вида, и все живое находилось под угрозой вымирания. Спаривание во всем животном мире было так тесно связано с Иштар, что оно возможно было исключительно при ее содействии. Поэтому посланник великого бога Эа отправлялся с поручением освободить эту богиню, носительницу столь важной функции. Суровая царица дьявольского края, Аллату, или Ереси-Кигал, неохотно разрешала окропить Иштар живой водой и отпускала ее в верхний мир, вероятно, вместе с ее возлюбленным Таммузом. С возвращением этих божеств связывалось возрождение природы.»
«Отразившись в зеркале греческой мифологии, это восточное божество предстает перед нами в виде прекрасного юноши, которого полюбила богиня Афродита. Когда Адонис был младенцем, богиня спрятала его в ларец, который она передала а хранение царице подземного мира Персефоне. Но когда Персефона открыла ларец и увидела красоту ребенка она отказалась вернуть его Афродите, хотя богиня любви самолично спустилась в ад, чтобы выкупить свое сокровище из царства смерти. Спор между богинями любви и смерти был разрешен Зевсом, который постановил, чтобы Адонис одну часть года проводил с Персефоной в подземном мире, а другую — с Афродитой на земле. В конце концов прекрасный юноша во время охоты был убит вепрем, или ревнивым Аресом, который превратился в вепря для того, чтобы устранить своего соперника. Горько оплакивала Афродbта смерть своего возлюбленного. В этом варианте мифа спор между Афродитой и Персефоной за обладание Адонисом подобен борьбе между Иштар и Аллату в царстве мертвых, в то время как решение Зевса о том, что одну часть года Адонис должен проводить под землей, а другую — на земле, является просто-напросто греческой версией ежегодного исчезновения и появления Таммуза.»
[Кто-то скажет, что это напоминает миф о Персефоне - и будет абсолютно прав. Я же обращу внимание на Персефону как "суровую царицу дьявольского края", которая похищает у богини любви/плодородия ее возлюбленного. Этот момент позволит мне позднее развить мысль об аналогии не только с классическими сюжетами о фейрам ("Тамлин"), но и всем известным мифом об Орфее и Эвридике.]
Рассказывая о культе Адониса, Фрезер приводит еще одну интересную цитату, которая на первый взгляд выбивается из общего повествование, зато на второй - отлично ложится на сюжет "Рыцаря...":
«После битвы при Ландене (Бельгия), самой кровопролитной в XVII веке, земля, напоенная кровью двадцати тысяч убитых, проросла летом миллионами маков, и, проходя по огромному алому ковру, путешественник мог без труда вообразить себе, что земля возвратила кровь погибших. В Афинах великий праздник поминовения усопших приходился на середину марта, когда зацветали первые цветы. Считалось, что мертвые восстают в это время из могил и бродят по улицам, тщетно пытаясь войти в храмы и жилища, которые преграждались от козней потревоженных духов веревками, стеблями крушины и насыпями. Название этого праздника — праздник цветов — как нельзя лучше гармонирует со смыслом отправляемых обрядов, поскольку греки действительно полагали, что, когда распускаются цветы, несчастные духи выползают из своих тесных жилищ. Поэтому в теории Ренана, который видел в мистериях Адониса мечтательно-сладострастный культ смерти, осознаваемой не царицей ужаса, а коварной волшебницей, завлекающей и навеки убаюкивающей свои жертвы, есть доля истины.»
Внезапно? Пожалуй. Зато вот он - образ Королевы фейри, вплоть до "мрачного края", куда стекает вся кровь мира, чтобы прорасти диковинным цветами потустороннего мира.
После довольно непоследовательных рассуждений, настает пора все же вернуться к образу Царя Леса, с которого и начинается "Золотая ветвь".
«
Зачем Арицийскому жрецу было нужно убивать своего предшественника? Почему он должен был перед тем, как это сделать, сорвать Золотую ветвь? К настоящему моменту мы располагаем ответом на первый из этих вопросов. Арицийский жрец, если я не ошибаюсь, принадлежал к числу священных царей, или человекобогов, в непосредственной зависимости от которых, по единодушному мнению верующих, находилось благополучие общины и протекание природных процессов. Едва ли подданные и участники культа этого духовного владыки отдавали себе ясный отчет в том, какая связь на самом деле существует между ним и ими. <...> И нет в глазах таких людей большего несчастья, чем смерть их правителя от болезни или от старости — ведь такая смерть, по их мнению, возымеет самые губительные последствия для них самих и для их достояния<...>. Для предотвращения этих катастрофических последствий царя необходимо умертвить в полном расцвете сил, чтобы его жизненная энергия, в неприкосновенности перейдя к преемнику, могла обрести в нем вторую молодость и таким образом навеки остаться юной и свежей. А в этом залог того, что равным образом удачно будет передаваться из поколения в поколение молодость и сила всех людей и животных и что в свой черед будут приходить сев и жатва, лето и зима, дождь и солнечная погода. Таковы причины, по которым Арицийский жрец, Царь Леса в Неми, регулярно погибал от меча своего преемника.
Но на второй вопрос пока нет ответа. Что такое Золотая ветвь и почему, прежде чем убить Арицийского жреца, кандидат на его титул обязан был ее сорвать? Попытаюсь на него ответить.»
«Божеством, чья жизнь была в известном смысле подвешена между небом и землей, был скандинавский бог Бальдер, великодушный и прекрасный сын великого Одина, самый мудрый, кроткий и любимый из бессмертных.»
[История Бальдра довольно известна, потому не буду ее цитировть и перейду сразу к аналогиям с Царем Леса. Лишь уточню, что речь идет об обстоятельствах его гибели.]
«Таковы соображения, заставляющие полагать, что Арицийский жрец, Царь Леса, персонифицировал дерево, на котором росла Золотая ветвь. А если таковым являлся дуб, значит, Царь Леса воплощал дух дуба. Теперь становится понятным. почему, прежде чем его убить, необходимо было сорвать Золотую ветвь. Ведь жизнь или смерть Царя Леса в качестве духа дуба помещалась в росшей на дубе омеле, и, пока омела оставалась в целости и сохранности, он, как и Бальдер, не мог умереть. Поэтому для того, чтобы его убить, необходимо было сорвать омелу, а в случае Бальдера — бросить в него ветку омелы. »
Здесь я сознательно опускаю пространные описания магических свойств омелы, потому что самая важная для меня мысль заключается в другом: речь идет о душе, заключенной вне тела. Кто не помнит иглу Кощея? Как Бальдра можно было убить только омелой, так и Кощея - лишь сломав иглу.
«Итак, мы проследили представление о том. что душу можно извлечь из тела и поместить на более или менее длительный период в безопасное место (таким местом на крайний случай могут быть волосы самого человека), на материале сказок многих народов. Остается продемонстрировать, что данное представление является не простым порождением фантазии, цель которого – придать сказке более красочный характер, а подлинным догматом первобытной веры, породившим большое число обычаев.»
[«Мы убедились, что иногда, готовясь к битве, герой этих сказок вынимает из своего тела душу, чтобы стать непобедимым и неуязвимым. С тем же намерением и в других случаях, когда существует воображаемая или реальная опасность, первобытный человек извлекает свою душу из тела.»- уточняю на случай, если кто-то усомнился в причинах запрятывания души в разные посторонние предметы вроде волос .]
Таким образом, не остается сомнений, что "Обайская кипта" с волосами Тома - очень неслучайная вещь, о "природе" которой необходимо говорить отдельно. Здесь я упомяну лишь некоторые тезисы для будущего задела: в "Обайской кипте" совершенно точно была заключена частица души Тома, что имело некоторую защитную функцию. Возможно, именно в ней была заключение гарантия безопасности, которую Королева обещала ему до ритуала (и которую мог нарушить только Король). Скорее всего, при этом Том, оставаясь хозяином что фотографии болиголова, что волос, сумел защитить частицу души от влияния Лаурель и создать прецедент, когда Полли его душа тоже принадлежала, и потому девушка могла его "удерживать", потому что обладала правами на "Обайскую кипту". Теориям об "Обайской кипте" я посвящу отдельный пост.
В целом, это ключевые моменты относительно сюжета "Рыцаря...", которые я вынесла из чтения "Золотой ветви". В качестве бонуса напоследок приведу цитаты о том, почему же все события "Рыцаря..." крутятся вокруг Хеллоуина:
«Огни кануна дня Всех Святых. Приведенные факты дают нам основание заключить, что наиболее популярный и широко распространенный праздник огня у языческих предков европейских народов приходился на канун или на самый день летнего солнцестояния. Совмещение этого праздника с летним солнцестоянием вряд ли случайно. Скорее можно предположить, что наши языческие предки сознательно приурочили ритуал разожжения огня на земле к моменту наивысшего подъема солнца на небе. Если это так, то отсюда следует, что древние основатели связанных с летним солнцестоянием обрядов наблюдали летнее солнцестояние и другие поворотные пункты движения светила и в какой-то мере соотносили календарь своих праздников с этими астрономическими наблюдениями.
Однако если это утверждение правомерно относительно коренных жителей большей части континента, то оно, по-видимому, не будет справедливым по отношению к кельтским народам, населявшим западное побережье Европы, а также острова и мысы, которые на северо-западе континента вдаются в Атлантический океан. Главные кельтские праздники огня <...> не были связаны с положением солнца на небе. Всего таких праздников было два, и справлялись они с интервалом в шесть месяцев: один в канун первого мая, другой — в канун дня Всех Святых (то есть 31 октября). Эти даты не совпадают ни с одним из четырех великих поворотных пунктов солнечного года<...>, то есть с севом и уборкой урожая. <...> Тем не менее первое мая и первое ноября являются в Европе поворотными моментами года: первое мая возвещает летнее тепло и богатый растительный покров, а первое ноября предвещает холод и бесплодие зимы.
Дело в том, как верно указал один компетентный и остроумный автор, что, представляя для земледельца сравнительно малый интерес, упомянутые даты очень важны в глазах европейца-скотовода<...>. Даже в Центральной Европе, удаленной от зоны расселения современных кельтов, у многих народов можно легко обнаружить то же деление года. Границы этого деления — первое мая и его канун (Вальпургиева ночь) и день Всех Святых в начале ноября (за которым под тонким покровом христианства скрывается древний языческий праздник мертвых). <...>
Как бы то ни было, оба кельтских праздника — первое мая и первое ноября, точнее говоря, кануны этих двух дней — очень схожи по присущей им обрядовости и по связанным с ними суевериям; сходство выдает глубокую древность этих обрядов, их чисто языческое происхождение. Празднование первого мая, или Бельтана, как его называли кельты, которым начиналось лето, мы уже описали. Остается рассказать о праздновании дня Всех Святых, возвещающего начало зимы.
Из этих двух празднеств канун дня Всех Святых был в древности, вероятно, наиболее важным, так как, видимо, не днем Бельтана, а этим праздником датировалось начало года по кельтскому календарю. На острове Мэн, где кельтский язык и кельтское право дольше всего смогли устоять против саксонских завоевателей, первое ноября по старому стилю до недавнего времени считалось началом нового года в день Всех Святых. <...> Жители древней Ирландии каждый год в день Всех Святых (Samhain) заново раскладывали костры и от их священного пламени зажигали все остальные огни. Этот обычай явно указывает на то, что день Всех Святых был первым днем нового года, ведь наиболее естественно предположить, что новый огонь раскладывался в первый день нового года, чтобы его благодатное влияние распространялось на все последующие 12 месяцев. Еще одно доказательство того, что кельты датировали начало нового года первым ноября, можно почерпнуть из разнообразных видов гаданий, к которым кельтские народы прибегали в день Всех Святых для того, чтобы узнать, что ждет их в будущем году. А когда, как не в начале года, наиболее естественно предсказывать будущее? День Святых, по представлениям кельтов, был наиболее благоприятным моментом для предсказаний и гаданий, он значительно превосходил в этом смысле день Бельтана. Следовательно, у нас есть основания заключить, что кельты исчисляли свой год с празднования кануна дня Всех Святых, а не первого мая.
К тому же выводу приводит и еще одно существенное обстоятельство: празднование кануна дня Всех Святых ассоциировалось у кельтов с покойниками. Не только среди кельтов, но и по всей Европе канун дня Всех Святых, точнее, ночь, знаменующая переход от осени к зиме, в давние времена, по-видимому, была тем временем, когда души умерших, как считалось, возвращаются в свои прежние жилища, чтобы погреться у огня и подкрепиться обильным угощением, которое приготовила для них на кухне или в общей комнате их любящая родня. Людям, естественно, приходило на ум, что приближение зимы побудит несчастные, голодные и дрожащие от холода души, скитающиеся по голым полям и опустевшим лесам, искать приюта у семейного очага.»